Голос, похожий на бульканье воды, прошипел:
— Дай ей умереть…
— Животное! — Хаксли сплюнул. — Ты меня достал. Ты думаешь, что являешься частью меня. Бог мой, надеюсь, что не проживу столько, чтобы увидеть день, который…
— Стиии-веееен…
Это был животный вой, который разбил вдребезги концентрацию Хаксли. И ударил ему по нервам. Такое отчаяние было в этом крике, такая нужда и такая ярость. Серо-зеленая тень вернулась к своей задаче — убивать, — но на ее губах, на зеленоватых воротах ада, которые были выходом из ее сердца, на этом невидимом, но материальном рту, было имя сына, и любовь к сыну, любовь и страсть; ошибающаяся и обманутая тень сражалась и убивала, чтобы спасти жизнь…
— Стиии-веееен…
И снова вопль отчаяния, а потом создание вернулось к работе и с той же энергией, с той же силой начало раздирать лежащее перед ним на земле беззащитное тело человека, человеческого существа!
Хаксли с научным абстрактным интересом регистрировал процесс своей смерти, отключившись от…
Не осталось сил, совсем. И он ничего не может сделать.
Так что, увидев кожаную петлю, внезапно появившуюся вокруг шеи тени, он мысленно засвидетельствовал, что сила научного любопытства, живущего в человеке, больше, чем сила воли или необходимость выжить. Он зафиксировал наказание своего тела и мысль о том, как эта серо-зеленая тень, этот срез его сознания, его личности, потерявшаяся в чуждом мире, может призвать силы природы, чтобы стать материальной, целой и сексуальной…
Это был освободившийся зверь, создание, образованное из его сознания, мифа и мужественности, сущность, увенчанная силой его мыслей, его нуждами, его желаниями, его низменным голодом. И этот голод подстерег более высокий интеллект, который Хаксли гордо называл своим, осознание любви и любопытство, которые вместе образовали человека-исследователя, такого как Уинн-Джонс, молодой Кристиан Хаксли или сам Джордж. Бедный Джордж. Бедный старый Джордж.
Рассеянный свет от рассеянного огня ясно осветил два куска дерева и острую кость, висевшие на душащей петле; серо-зеленый человек вскрикнул и отступил, бросив собственную петлю, которую, с животной самонадеянностью, накинул на горло Хаксли; Ясень — одна рука безжизненно висит, вторая сомкнулась на петле — потянула тень назад. Жуткий крик тени утонул в неистовом верещании несчетного числа взлетевших птиц, поляна со Святилищем заполнилась листьями и перьями, а темнеющее небо — смазанными контурами кружащихся силуэтов.
В лесу появились лошади. Они фыркали, били копытами и трясли гривами, лесная страна наполнилась шуршанием, грохотом и стуком грубого камня и костяной сбруи, подвешенной на волосяных шнурках и растянутой смягченной коже… Они были повсюду, везде, и Хаксли ощупал колени, глядя на темный лес.
Повсюду движение. И звук, похожий на пение: быстрый бой барабанов, ритмический перестук костей и ракушек… Так знакомо. Он мог слышать мучительные крики мужчины и визгливый хохот, который так нервировал его во время недавней встречи. И все это происходило недалеко в лесу, почти вне поля зрения.
Ясень отпустила Сине-зеленого и стояла, покачиваясь, на краю поляны, согнув хорошую руку, которой выбивала неистовую дробь на крошечном барабане, прикрепленном к запястью. И позади нее свет… свет огня…
И через этот свет быстро прошла сутулая человеческая фигура, замотанная в плащ с капюшоном. Потом она побежала и исчезла в темноте.
В центре поляны сине-зеленая тень поднялась там, где упала, высокая, испуганная, руки тянутся из боков, голова поворачивается туда и сюда. И, опять, Хаксли увидел мужественную, сексуальную фигуру, с сильными мускулами и животной гибкостью. Она быстро отступила в сторону, пригнулась и крадучись пересекла поляну.
Лес уже горел, стремительные полосы огня вонзались в темноту. Сине-зеленый человек встал в полный рост, бросился к Хаксли и нагнулся к нему.
— Неправильно… — выдохнул он.
Хаксли отшатнулся, испуганный грубой силой, которая исходила от этого создания.
— Что неправильно?
— Я…
Хаксли пытался понять, но, из-за побоев и страха, голова отказывалась работать.
— Ты не должен был убивать Ясень… — сказал он.
Но создание просто не обратило внимание на его слова.
— Вернулся, — просто сказало оно.