— Ему здесь не место.
Слёзы наворачиваются на глаза, но вовсе не печаль овладевает моим телом, заставляя пальцы сжиматься в кулаки, а сердце колотиться.
— Очень жаль, что ты больше не принимаешь решения, папа. Может быть, если бы ты не бросил нас, ничего этого не случилось бы. Ты когда-нибудь думал об этом?
Он не отвечает.
Я делаю шаг вперёд, потом ещё один, но расстояние между нами остается прежним.
— Зачем ты это сделал? Почему ты сошёл с тропинки?
Он моргает, а затем начинает исчезать. Не как дядя Джо, не в песчинках, из которых когда-то состояло его тело, а как призрак, становясь всё более прозрачным, пока не остаются только едва заметные очертания его плеч, ног, округлости его черепа.
— ОТВЕТЬ МНЕ! — кричу я.
— Проснись, — его голос разносится по ветру.
Что-то пищит позади меня.
— Я не могу…
Я падаю на колени. Замыкаюсь в себе.
— Я не могу справиться одна.
Бип-бип-бип. Бип-бип-бип.
— Винтер.
Он кладёт руку на мою щёку. Его обручальное кольцо поблескивает на солнце. Но когда я поднимаю на него взгляд, вокруг полная темнота, и из его глаз выползают черви.
«Проснись».
* * *
Генри трясет меня.
— Ты должна проснуться.
Мне требуется мгновение, чтобы точно вспомнить, кто он, почему он здесь и почему я всё ещё слышу писк из своего сна. Ещё один момент, чтобы осознать, что это мой будильник, и что он, вероятно, уже давно пищит. Если мама зайдёт проведать меня и увидит здесь Генри, мне конец. Засуньте меня в гроб и сделайте надгробную плиту с надписью: «У неё в комнате был мальчик, поэтому мать убила её. Пусть это станет уроком для всех».
— Эта твоя проклятая машина не останавливается…
Я отталкиваю его и хлопаю ладонью по кнопке отключения, затем щёлкаю выключателем рядом с ней. Часы показывают 6:52. Он звенит уже последние семь минут. К счастью, я слышу, как трубы лязгают в стенах — мама принимает душ. Вряд ли она слышит.
Я откидываю голову на подушку со стоном. Я засиделась допоздна, думая о работе, которая не должна требовать особых размышлений (патрулировать лес, поймать путешественника, отправить его обратно), и теперь мой мозг кажется липким, как будто он отслаивается от моего черепа и двигается обратно на место.
Генри берёт часы и переворачивает их.
— Что это за адское приспособление?
— Это будильник, — говорю я, мой голос глубокий и скрипучий ото сна. — Он тебя будит.
Он ставит его обратно.
— Очевидно, нет.
Я показываю ему язык, и он поднимает брови.
Я жду, пока мама выйдет из душа, затем проскальзываю в ванную с крошечной косметичкой, которую она купила для меня в средней школе, её содержимое практически нетронуто. Я работаю быстро, покрывая лицо пудрой, чтобы казаться бледнее, чем я есть на самом деле, и прислушиваясь к движениям мамы.
Когда я возвращаюсь в свою комнату, телевизор включен. Генри смотрит «Спасённые звонком»6.
— Мне кажется, я начинаю понимать ваш жаргон, — говорит он мне.
— Хорошо.
Хотя на самом деле это не так. Если бы я правильно выполняла свою работу, ему не нужно было бы понимать мой «жаргон». Он вернулся бы в восемнадцатый век и жил бы своей жизнью, как ему и полагалось.
Вообще-то, он был бы мёртв.
От этой мысли у меня сводит живот. Что я говорю? Он мёртв. Я могла бы отвезти его сегодня в Брайтоншир, и мы могли бы вместе посмотреть на его могилу. Просто потому, что он сидит в моей комнате, смотрит телевизор и носит мою футболку, это не значит, что он часть моего мира. Ему нужно вернуться, прожить свою жизнь и умереть так же, как и все остальные.
Я стараюсь не думать об этом долго — это слишком болезненно для семи пятнадцати утра.
— Например, — говорит Генри, — у тебя классные бриджи.
Я улыбаюсь.
— Брюки. Не бриджи. И это пижамные брюки, если быть более точным.
— Ах.
Он смотрит на мои ноги, и, хотя я знаю, что его интересует только ткань, я чувствую, что должна прикрыться.
— Па-джа-мас.
Это слово звучит странно на его языке, но, с другой стороны, так круто.
— Мы будем работать над этим, — говорю я.
Я говорю Генри подождать в комнате и не шуметь, а затем медленно спускаюсь по лестнице. Я морщусь при каждом шаге, прикрывая глаза рукой, как будто солнечный свет, льющийся через окна, причиняет физическую боль. Мама на кухне ест булочку с отрубями, собирая бумаги в свой портфель. В ту секунду, когда она видит меня, её глаза расширяются.