— Один, а не много, — поправляю я её. — В любом случае, я собираюсь попытаться исправиться.
Мер поворачивается, берёт меня за руку и слегка улыбается.
— Вин, ты не должна мне ничего объяснять или что-то обещать. Мы сёстры, и мы всегда будем сёстрами. Даже если бы мы годами не разговаривали и не виделись, это никогда бы не изменилось.
Я выгибаю бровь.
— Нам лучше не проводить годы, не делая ни того, ни другого.
Мер смеется.
— Ты знаешь, что я имею в виду. У нас всё в порядке, так что тебе не о чем беспокоиться. Хорошо?
Я сглатываю, преодолевая внезапную сухость в горле.
— Хорошо.
— А теперь я пойду и поцелую этого лягушонка и посмотрю, мой ли он принц. Пожелай мне удачи.
Я улыбаюсь.
— Удачи!
Я смотрю ей вслед, чувствуя разницу между нами острее, чем обычно. Если бы только я могла быть ею, а Генри — Джонни, и мы могли бы узнать друг друга лучше за просмотром плохих боевиков и попкорном с маслом. Он мог бы отвезти меня домой и поцеловать на ночь, а я могла бы написать его имя с маленькими сердечками в своей тетради во время урока.
Теперь это звучит как настоящее волшебство.
ГЛАВА XXXVI
После того, как она уходит, я мою посуду, ополаскивая и высушивая её как можно быстрее. Я чувствую, как время, проведённое с Генри, ускользает от меня, и я хочу провести с ним каждую секунду, пока он не уйдёт насовсем. Это странное ощущение, которого я совсем не ожидала. Всего пару дней назад я не могла дождаться, когда избавлюсь от него. А теперь…
Теперь мысль об уходе Генри причиняет мне боль в душе.
— Дверь открыта, пока вы там вместе, Винтер, — говорит мне мама, не отрываясь от работы, пока я вытираю руки кухонным полотенцем.
— Да, мэм.
Я готовлю Генри тарелку печенья «Орео» на десерт и наливаю два стакана молока, по одному для каждого из нас. Балансируя тарелкой на одном из стаканов, я направляюсь наверх.
Генри так увлечен книгой — его глаза яростно сканируют страницу, большой палец касается нижней губы, — что, кажется, он не слышит, как скрипит дверь спальни, открываясь, или мои шаги, когда я вхожу. Я осторожно ставлю тарелку и стаканы на комод и крадусь вперёд. Его челюсть отвисает от чего-то на странице, а затем…
— Бу! — кричу я.
Он вскакивает со своего места, его рука тянется к боку, как будто за оружием. Я наклоняюсь, смеясь.
Он делает глубокий вдох.
— Пугать людей — не очень подобающее качество для молодой леди.
— Неважно, — говорю я между едва сдерживаемым хихиканьем. — Ты бы видел своё лицо.
Он одаривает меня полуулыбкой.
— Я заставлю тебя заплатить за это, когда ты будешь меньше всего этого ожидать.
Я перестаю смеяться. Его улыбка слабеет. И ни один из нас не говорит этого, но мы знаем, что оба думаем об этом: у него не будет шанса отплатить мне тем же. Возможно, это наши последние часы вместе.
Я прочищаю горло.
— Ты знаешь, где твои родители?
Он закрывает книгу и кивает.
— Брюссель.
— Отлично. Это, эм, здорово.
Да, ты уже говорила это, мисс Отличница. Давай попробуй придумать какие-нибудь другие прилагательные для следующего раза, хорошо?
— Хотя я не уверен, в каком периоде времени, — признается он.
— Я думаю, что есть только один брюссельский порог, но совет будет знать наверняка. Я отведу тебя в штаб-квартиру, как только взойдёт солнце.
— Спасибо.
— Ты беспокоишься? — спрашиваю я. — О том, что совет сделает с тобой, как только ты расскажешь им, кто ты?
— Меня больше беспокоит то, что случится с моими родителями, если я не буду действовать быстро, — говорит он. — Если только я найду их живыми, то смогу выдержать любое наказание, которое может назначить мне совет. А что? Ты боишься?
Я многого боюсь. Я боюсь того, что происходит с лесом, боюсь Варо. Боюсь надежды, растущей в моей груди, когда я думаю о том факте, что родители Генри живы и что, может быть, только может быть, если они живы, то мой отец тоже может быть жив. Скрывшийся где-нибудь, например, в Брюсселе, или в средневековой Японии, или в Древней Греции. Она этого не сказала, но я знаю, что мама тоже цепляется за эту надежду, и это пугает меня ещё больше. Я не знаю, как она справится с этим, если папу уже не спасти, или, что ещё хуже, если он вообще не имел к этому никакого отношения. Если его имя на столе родителей Генри было просто совпадением. Если мы всё ещё будем гадать, что с ним случилось. Если мы навсегда застрянем в этом подвешенном состоянии, где мы никогда не сможем по-настоящему двигаться вперёд или назад, а просто будем жить в этой пустой дыре места, где ничто не кажется, что когда-нибудь снова будет правильно.