Желание, потребность так велики, что душат меня.
Я отталкиваюсь от него.
— Остановись. Я не могу этого сделать.
Он прикладывает руку к сердцу.
— Прости меня. Я думал…
— Ты думал неправильно. Я… я не хочу этого.
Мой голос срывается на словах, но я резко вдыхаю и представляю, что воздух в моих лёгких — чистая сталь.
— Ты мой друг, Генри. Это всё. Что бы ты ни думал, что чувствуешь между нами, я не чувствую того же самого.
Он делает шаг назад, и внезапно в комнате становится слишком холодно. Он опускает взгляд на ковёр под нашими ногами, его волосы закрывают от меня его лицо. Мои руки тянутся к нему, но я отдёргиваю их. Так и должно быть. Чего добьешься, если сказать ему правду?
Будет только больнее прощаться, зная, что то, что у нас было, было больше, чем работа, больше, чем дружба, больше, чем подростковые гормоны, или любое другое объяснение, которое наука могла бы придумать, чтобы объяснить, почему я никогда ничего так сильно не хотела, как хочу, чтобы он был здесь, рядом со мной.
— Прости меня, — снова говорит он.
— Ты хороший парень, Генри…
— Я должен спуститься вниз, — говорит он. — Твоя мать скоро придёт за мной, если я этого не сделаю.
Он направляется к двери. Я хватаю его за руку, останавливая его.
— Не надо, — говорю я, и слова застревают у меня в горле, скользят по языку «я хочу, чтобы ты остался, я тоже что-то чувствую, пожалуйста, не оставляй меня завтра», но вместо этого я говорю: — Не злись. Я не хочу ссориться в нашу последнюю ночь вместе.
Он сдувается.
— Я не сержусь, Винтер, — говорит он, — но я не могу с чистой совестью сказать, что я не разочарован. Но это не твоя вина. Я неправильно истолковал ситуацию.
Я указываю на тарелку с «Орео».
— Я принесла тебе десерт.
— Я обнаружил, что не очень голоден.
Я киваю, боль в груди слишком острая, слишком тяжелая, слишком невыносимая, чтобы дышать или думать.
— Ладно. Спокойной ночи, Генри.
Он кланяется.
— Спокойной ночи, мисс Пэриш.
Он выскальзывает за дверь, а я падаю на кровать, тихо плача, чтобы никто не услышал.
* * *
Я не могу уснуть. Я крадусь вниз и заглядываю в гостиную. Генри лежит на диване, закинув руку за голову, его губы слегка приоткрыты. Его глаза закрыты, а дыхание ровное. Я беру стакан воды с кухни и несу его в кабинет.
Я сижу за столом моего отца, мои руки скользят по тёмному дубу и кожаному пресс-папье, и я задаюсь вопросом, скольким он пожертвовал ради леса, прежде чем тот окончательно лишил его жизни. Они с мамой познакомились, когда она училась в колледже, и из всех их рассказов выходило, что он никогда никого не любил до неё, но что, если? Что, если бы он влюбился в кого-то, кто никогда не понял бы его судьбу, кто никогда не поверил бы ему, если бы он рассказал ей, что он на самом деле делал день за днём, кто отправил бы его в психиатрическую лечебницу за то, что он даже подумал, что такое возможно? Знал ли он, каково это, отказаться от счастья в обмен на долг? Я закрываю глаза и пытаюсь представить, что бы он мне сказал, но вместо этого слышу голос Генри.
Я не нашёл дневник твоего отца.
Я встаю со стула и подхожу к книжным шкафам. Всего было сохранено и восстановлено сорок шесть дневников, датируемых началом 1200-х годов, а также несколько книг и трактатов о лесе и работе совета. Я вытаскиваю их, одну за другой, и складываю на полу. Я не знаю, что я ожидаю найти на этот раз такого, чего не находила раньше. Папин дневник, который я ни разу в жизни не видела, спрятанный за другой книгой?
Но там ничего нет. Книжные шкафы пусты, а полки ровные. Ни защелок, ни дверей, ни пустых пространств. Я прислоняюсь к камину, холодный камень впитывает тепло моей кожи, и смотрю на беспорядок вокруг, который я напрасно устроила.
Всё это было напрасно.
Я смотрю в потолок, стукаясь затылком о каминную полку.
— Где он, папа? А? Разве ты не думал, что обязан посвятить меня в свои секреты? Разве ты не?..
Мой локоть царапается об острый выступ в центре камина. Я делаю глубокий вдох. Это неглубокий порез, из тех, что приводят в возбуждение миллионы нервных окончаний. Тонкая линия красных пузырьков на поверхности. Я тру пальцами об острый камень — кто-то должен отшлифовать его — как вдруг камень сдвигается.
Он движется. Просто немного правее. Я погружаю кончики пальцев в углубления и двигаю его вперёд. Камень в половину длины моего предплечья, и требуется большая сила, чтобы оторвать его от окружающих камней. Он врезается мне в живот, выталкивая воздух из лёгких. Я осторожно кладу камень на ковёр и заглядываю в дыру, которую он оставил после себя. Мои пальцы дрожат.