— Ну что? — уныло спросила Глафира Васильевна.
— Она, кажется, уснула! — ответила Катерина Александровна.
— Теперь всегда так: велит то того, то другого позвать, а сама и заснет… Ведь вот и из деревни в Москву, к Троице-Сергию уехали, оттуда опять в деревню, потом сюда прискакали: места нигде найти не можем… это не перед добром… Перед смертью так человек мечется… Измучили ее, совсем измучили: пока живы были — она покоя не знала; умерли — еще хуже стало… И то сказать, свои были! Ну уж времячко! Все горюют, все ждут чего-то… А чего ждать?..
Катерине Александровне стало тяжело. Она поспешила переменить разговор и начала объяснять Глафире Васильевне свое желание занять место учительницы в приюте.
— Это пустяк! — возразила Глафира Васильевна, выслушав ее. — Тут и просить нечего. Пришлют бумагу, и конец весь. Надо сказать, чтоб жалованья прибавили.
— Ну из чего же станут прибавлять?..
— Э, найдутся деньги! Не даром же работать… А знаете ли, если б я была на их месте, так я взяла бы и закрыла бы этот самый приют: ведь он вот у них где сидит.
Глафира Васильевна указала на затылок.
Поговорив несколько минут с княжеской домоправительницей, Катерина Александровна отправилась домой. Она радовалась тому, что, по-видимому, ей удастся вступить в более деятельную роль в приюте; но эта радость была не настолько сильна, чтобы заглушить в душе девушки те тяжелые впечатления и чувства, которые волновали ее в последнее время и которые пробудились еще сильнее при виде скорби старой княгини. В эту пору общественные события отравляли каждую радость. Это было в августе. Катерина Александровна задумчиво шла по улицам и не торопилась домой, желая подольше подышать свежим воздухом. Ее теперь не манило домой: она знала, что и там она услышит те же вздохи, те же печальные речи.
Вдруг около нее послышался голос штабс-капитана.
— А я к вам навстречу шел, — проговорил он. — Слышали?
— Что такое? — спросила Катерина Александровна, с испугом глядя на тревожное лицо старика.
— Севастополь взят! — проговорил старик в волнении.
Катерина Александровна побледнела. Они прошли шагов сто, не говоря ни слова, хотя у каждого была потребность высказать друг другу свои опасения.
— Подробностей нет? — спросила Катерина Александровна.
— Ничего неизвестно, — хмуро ответил старик. Они снова пошли молча.
— Лег бы теперь в могилу и пролежал бы так, ничего не зная, ничего не слыша, до их приезда, — послышался безнадежный голос старика.
— Не падайте духом, — произнесла Катерина Александровна, захлебываясь от слез.
Они дошли до ворот.
— Дождались горя, Катюша, дождались, — слезливо произнесла Марья Дмитриевна, стоявшая у ворот с двумя-тремя лавочными знакомыми.
— Что случилось? — с испугом почти вскрикнула Катерина Александровна.
— Севастополь-то сдался, — вздохнула Марья Дмитриевна.
— А, да! — свободнее вздохнула Катерина Александровна, как будто ожидавшая услышать от матери более страшную для нее весть.
— Где-то теперь наши голубчики? В плену, может быть…
— Полноте, мама! Нужно молчать и ждать…
Катерина Александровна медленно поднялась в сопровождении своей семьи на лестницу и вошла в комнату. В семье воцарилась мертвая, мучительная тишина.
— Нет, пойду я… Не могу я сидеть! — поднялся с места штабс-капитан, махнув рукой.
В его лице было какое-то мучительно-безнадежное выражение: казалось, что этот человек готов затопить свои тяжелые чувства хоть в вине, чтобы забыться и уснуть, уснуть до лучшей поры.
— Ну, полноте! Лягте, — ласково промолвила Катерина Александровна и положила руку на плечо старика. — Не ходите никуда… Зачем вам идти?.. Разве будет легче?.. Останьтесь ради них!..
Старик закрыл лицо руками и заплакал, как ребенок.
— Господи, господи, пощади их!
VI
НОВЫЕ СОБЫТИЯ
Флегонт Матвеевич не ушел размыкать свое горе за чаркой вина, он остался дома по просьбе Катерины Александровны, но легче ему не стало. Его тянуло из дома, ему хотелось забыться, заснуть. Он бродил как тень из угла в угол, не находя нигде места. Страх за тех, чья жизнь была для него дороже его собственной жизни, томил старика. Он считал дни и часы, ожидая известий; он дрожащими руками развертывал газетные листы и искал в них испуганными, изменявшими ему глазами дорогих ему имен. На него было тяжело смотреть. Не менее тревожно было состояние Катерины Александровны: она ходила в какой-то тягостной полудремоте в эти роковые дни ожидания, хотя и старалась утешать старика, старалась казаться бодрой. В ее голове пробуждались вопросы, за что люди губят друг друга, неужели народам мало места, что они идут войной один на другого, за что они воюют, могут ли они желать войны, почему они должны, против своего желания, покидать родные дома, родные очаги и жертвовать всеми благами по чужой воле. В молодой душе начало закипать чувство негодования, чувство злобы. Тщетно искала теперь эта девушка успокоения: кругом нее были только сумрачные и печальные лица. Марья Дмитриевна, менее дочери и штабс-капитана тревожившаяся об участи молодых воинов, тоже тосковала по сыне, которого пришлось наконец отправить в училище.