— Давайте, давайте газету, матушка! — крикнул штабс-капитан. — Ну, что нового, что нового?
Он трепещущими руками торопливо стал развертывать газетный лист. Все смолкли и ожидали новостей. Марья Дмитриевна присела на диван со свертком муки в руках и в платке, накинутом на голову. Катерина Александровна стояла у стола. Старик пробегал слабыми глазами страницу.
— Ничего нового, — говорил он, просматривая военные известия. — По-видимому, тише стало…
Он уже готовился сложить лист, когда его глаза обратились на первую страницу листа. Его руки дрогнули, глаза остановились, газетный лист заколебался и медленно опустился на стол. Вслед за листом опустилась и голова штабс-капитана.
— Убит! — невнятно прошептал он, теряя сознание.
— Саша!? — вырвался из груди Катерины Александровны пронзительный крик, и она схватилась рукой за стол.
Одним быстрым движением она рванула к себе газету и впилась в нее глазами. Буквы и строки, казалось, прыгали перед нею, она искала большой буквы П. Наконец ей бросилось в глаза лаконическое известие: «Убитый подпоручик Прохоров 2-й исключается из списков». Она читала и перечитывала эту строку, и мало-помалу ее грудь начинала дышать свободнее. Из ее похолодевших рук выпала газета. «Не он!» — радостно мелькало в ее голове, а из глаз катились крупные, неудержимые слезы.
Марья Дмитриевна между тем совалась из утла в угол, не зная, что делать. Наконец она бросилась на галерею и крикнула, выглянув на двор:
— Антоша, голубчик Антоша, Флегонт Матвеевич умирает! Иди сюда!
Антон быстро выбежал из сарая, вбежал в комнату и притащил воды. С помощью матери и несколько оправившейся Катерины Александровны он уложил старика на диван и поспешил за доктором. Старик лежал без чувств.
— Да кто убит-то, Катюша, кто? — допрашивала Марья Дмитриевна дочь, суясь из угла в угол.
— Ваня, несчастный Ваня! — тихо и сквозь слезы ответила Катерина Александровна.
Антон между тем возвратился с доктором. У штабс-капитана сделался паралич. Доктор сомневался, что старик встанет с постели. Семья Прилежаевых не отходила от Прохорова; тяжелое предчувствие чего-то недоброго сменилось теперь не менее тяжелой действительностью. Ни у кого почти не было денег, а они были теперь нужнее, чем когда-нибудь.
— На что мы лечить-то его, бедного, будем? — плакала Марья Дмитриевна. — И на свою семью не хватает, а тут еще он, горемычный, у нас на руках остался… В больницу бы его, что ли, пристроить…
— Что вы! — воскликнула Катерина Александровна. — Пусть лежит здесь, в своей семье… Не весело лежать в больнице…
— Знаю, Катюша, знаю! Да где денег-то взять, — охала Марья Дмитриевна.
— Для него я добуду денег, — решила Катерина Александровна.
В выражении ее лица, в ее голосе появилась какая-то особенная энергия — это была энергия озлобления. Молодая девушка негодовала на войну, на людей, начавших эту войну, на тех, которые холодно смотрят на гибнущих братьев — на всех, кто беспечно и весело разъезжает в экипажах мимо тех углов и подвалов, где гнездится нищета со своим безысходным горем. Впервые это чувство злобы и негодования охватило ее всецело, и в этом чувстве было что-то беспощадное, жесткое. В памяти молодой девушки навсегда сохранилось воспоминание о той минуте, когда ей показалось, что у нее отняли его, ее Сашу, — о той минуте, когда она поняла, что значит потерять навек любимого человека. В эту минуту в ее душе впервые шевельнулись проклятия всему окружающему, которые и теперь волновали ее кровь. Она необычайно мужественно, без всякого раздумья, отправилась к княгине Гиреевой и объявила старухе, что в квартире ее матери лежит человек, у которого убили сына.
— Он и сам искалечен на войне, теперь у него убили сына, а между тем у него нет куска хлеба, — говорила она с хмурым выражением лица. — Каждая цепная собака, сторожившая дом, пользуется под старость лучшим положением, а тут человек умирает с голоду, хотя он честно служил всю жизнь.
— Я похлопочу, — отозвалась болезненным голосом княгиня, примачивая голову каким-то спиртом. — Пусть Глафира напомнит… память у меня ослабела… Надо в богадельню его.
— Помилуйте, княгиня! — воскликнула с негодованием Катерина Александровна. — Тут идет речь не о богадельне. Разве там станут ходить за ним? Я думаю, за то, что человек жертвовал своей жизнью и жизнью своих детей, ему можно дать более спокойный угол, чем постель в богадельне… Я прошу вас о деньгах для старика… У вас есть связи…
— Да, я постараюсь… похлопочу, — проговорила Гиреева. — Вот покуда…