— Нужно узнать как можно больше людей, чтобы выбрать себе действительно хороших друзей.
— Да зачем же, голубчик вы мой, всякую-то дрянь — прости господи! — к себе в дом впускать, — говорила ему Марья Дмитриевна.
— Да как же узнать-то: дрянь это или нет, если не впустишь ее к себе в дом?
— Да ведь этак вас и оберут совсем…
— Ну, тогда и узнаю, что они дрянь. Попробуйте-ка замки везде навешать да стражу приставить, так, пожалуй, вы и весь век не узнаете, есть ли на свете воры…
— А! пусто бы им было!.. Дай бог, и весь век про них не знать, — открещивалась Марья Дмитриевна.
— Ну, а вот меня интересует, какие такие бывают воры, — смеялся Александр Прохоров.
— А вот погодите, как оберут вас догола, тогда и узнаете. По миру пустят!
— Не пустят, Марья Дмитриевна. У меня ведь свои крестьяне есть: сегодня меня обокрадут, завтра они оброк принесут, — добродушно шутил Александр Прохоров, показывая на своих крестьян — на свои руки и голову.
Марья Дмитриевна только головой покачивала.
— Сам не кутит, в карты не играет, так другие шаромыжники из него деньги вытягивают, — жаловалась она на Прохорова Катерине Александровне.
— Ну, мама, всего он не отдаст, а если что пропадет, так стоит ли об этом говорить, — ведь ему не для детей копить.
— Как не для детей? Ты думаешь, что так вы и весь век проживете? Выйдешь, голубка, замуж, будут и дети.
— Ну, когда еще будут, а теперь будем жить, как хочется…
С каждым днем Катерина Александровна все более и более сближалась с Александром Прохоровым и все сильнее и сильнее любила его. Мирные беседы молодых людей в обществе Антона и Леонида; веселые вечеринки в кружке Софьи Андреевны; уроки в приюте и подготовка к слушанию лекций акушерства; посещение дяди и заботы о его судьбе; хлопоты с Софьей Андреевной об улучшении положения приюта — все это отходило на задний план, все это на время забывалось в те минуты, когда молодые люди оставались одни.
— Иногда мне делается досадно и больно, что до нашей свадьбы еще нужно так долго ждать, — говорил Александр Прохоров.
Катерина Александровна молча и задумчиво склонялась ему на плечо.
— Ты знаешь, что теперь мне еще нельзя оставить приют, — тихо говорила она. — Там еще не все устроено по-моему, и сама я еще не вполне приготовилась к новому труду.