Когда меня наконец оставили в покое, я заснул. Проснулся я от собственного крика посреди ночи. Вспомнить кошмар, который мне приснился, я не смог даже в общих чертах. Я лежал с открытыми глазами в темной больничной палате, обуреваемый мыслями о Бене, Томо и всех тех событиях, что произошли за последние два дня.
Закрыв глаза, я попытался заснуть, но перед внутренним взором снова и снова вставало увиденное. И второй раз в жизни где-то на границе сознания пронеслась мысль о самоубийстве как единственном спасении…
Эпилог
Холодный сезон в Калифорнии даже близко не напоминает зимы в Висконсине, но бывают дни, когда на улице стоит настоящий мороз. Это был как раз такой день. Ветер бился в окна гостиной, отдельные порывы тяжко сотрясали оконные рамы. Небо было серым и безжизненным. До Рождества оставалось несколько дней, но без снега на улице праздничного настроения не ощущалось. Я не горевал по этому поводу — привык к бесснежным зимам за несколько лет жизни в Токио.
На часах было без четверти восемь. Я сидел у маленького старого телевизора в доме матери Мелинды и коротал вечер за просмотром документального фильма о дикой природе. Хотя мысли мои то и дело возвращались к Японии и событиям в Аокигахара Дзюкай.
После нашего возвращения из леса меня, Мел и Нину продержали в заключении две недели. Японские власти и не собирались нас благодарить за то, что мы пресекли деятельность самого безумного серийного убийцы за всю историю страны. Наоборот, нам предъявили обвинения, следователи допрашивавшие нас, они были убеждены, что мы находились в безопасности до убийства Акиры, и расценивали битву в лесу не как необходимую самозащиту, а как жестокое убийство.
Я не могу сказать, сколько они собирались нас продержать и собирались ли они действительно упечь нас за решетку. Спасли нас в конце концов мои родители, за что мы навсегда у них в долгу. Когда меня пустили к телефону, я смог им все рассказать, и они передали нашу историю местному телеканалу.
Сенсация быстро разнеслась по всем федеральным новостям. Столкнувшись с угрозой международного скандала, следователи (или политики, дергающие их за нитки) решили сохранить лицо и выпустили нас из страны. Мел, Нина и я улетели первыми же рейсами в Лос-Анджелес, Тель-Авив и Нью-Йорк соответственно. Проведя пару недель на семейной ферме (где я постепенно приходил в себя), я сел на междугородний автобус и прикатил через Сан-Франциско в Сент-Хелину, где меня встретила Мел.
Домик ее матери расположился в паре километров от города на пяти акрах холмистых угодий. Мне понравились спокойная обстановка и тишина, царившие здесь. Я провел несколько солнечных деньков, поглощенный стрижкой газона, мелким ремонтом крыши и забора и прочей милой ерундой. Правда, как и следовало ожидать, я быстро заболел «каютной лихорадкой», как это называют моряки. Симптомы в виде раздражения и головных болей усиливались тем, что я не имел заработка. К новому учебному году местная школа начала разыскивать учителей, но наши с Мел резюме нам вернули через неделю без объяснения причин, хотя объявления в газетах печатались еще добрых два месяца.
Не могу сказать, что меня это сильно удивило. По возвращении в Штаты все СМИ окрестили нас героями, а телеканалы атаковали приглашениями на прямые эфиры и интервью, от которых мы раз за разом отказывались. Все-таки мы были не из той когорты героев, которые, скажем, спасли ребенка из горящего здания. Мы были героями, которые творили страшные вещи ради выживания.
Другими словами, мы не были теми людьми, которым родители (особенно в маленьких городках, где все тесно связаны друг с другом) доверили бы своего ребенка. Например, когда мы оказывались в супермаркете или кинотеатре, можно было подумать, что мы страдаем проказой — так от нас шарахались некоторые особо впечатлительные соседи.
Я начал донимать Мел разговорами о переезде в Лос-Анджелес или куда-нибудь еще. Я считал, что в большом городе легче остаться неузнанным, найти работу и обустроить жизнь. Но мои надежды разрушились, когда с матерью Мел случилось несчастье. Она чистила бассейн и случайно распылила химический обеззараживатель возле старой мазутной печки, вынесенной из гостевого домика. Смесь вспыхнула. Женщина получила ожоги третьей степени и оказалась прикована к постели.
Удивительные стойкость и самообладание, которые выказывала Мел после всего, произошедшего в Лесу Самоубийц, мгновенно покинули ее. Случившееся будто стало последней каплей, соломинкой, переломившей хребет верблюду.