Я подошел к костру.
— Кто это был? — поинтересовалась Мел.
— Дерек. Его девушка решила, что мы чокнутые, потому что разбили здесь лагерь.
— Она, в общем, права.
Джон Скотт спросил:
— Слышал, тебя атаковали муравьи. Как самочувствие?
— Я в порядке.
— Приятно видеть, что ты снова в штанах.
Я заметил, что Нина смотрит себе под ноги, пытаясь скрыть расплывающуюся на лице улыбку. Хорошо, что было уже темно, потому что я почувствовал, как краснею.
— Знаешь, — продолжал Джон Скотт, — я слышал выражение «муравей за задницу укусил», но никогда не встречал никого, кто бы испытал это на себе.
Он улыбался во все тридцать два зубы, и со всех сторон послышались сдавленные смешки.
— Нашли что-нибудь на том конце ленты? — спросил я, чтобы сменить тему. Мне не понравилось быть объектом всеобщих шуток, к тому же меня весьма раздражало то, что кто-то говорил обо мне у меня за спиной.
Джон Скотт покачал головой.
— Она кончилась ничем. Возможно, где-то она соединялась с еще одной лентой, но мы упустили это место. Кто знает…
Я сел возле Мел, и мы приступили к ужину. Каждый достал из рюкзака еду, припасенную в Токио либо купленную на станции Кавагушико. Все то же самое, что у нас было на обед. Джон Скотт раздал несколько банок пива, извиняясь за то, что они теплые. Я отклонил предложение. Пива хотелось, но я не желал чувствовать себя чем-то обязанным Джону Скотту.
Сидеть у костра было уютно, огонь дарил тепло и ограждал нас от окружающей лесной чащи. Мы подкидывали собранные по пути палки и обсуждали все, что обнаружили за день: ленты, одинокую кроссовку, поляну. Джон Скотт, сидя с банкой пива в одной руке и сигаретой в другой, сочинил целую историю о Юми, полностью в своем стиле. Она была журналисткой, утверждал Джон, и явилась в лес, чтобы написать репортаж о людях, которые совершают самоубийство, и о юрэй. Она планировала провести здесь пару ночей, вот откуда смена белья и предметы гигиены. В какой-то момент Юми столкнулась с мужчиной, который пришел сюда покончить с собой. Это был один из сомневающихся. Она попыталась взять у него интервью, он разозлился и убил ее. Нет, еще лучше, продолжил Джон Скотт. Мужчина решил, что хочет ее. Никто ведь не узнает. Даже если ее найдут. К тому же он все равно собирался покончить с жизнью, так какая разница? Поэтому он ее насиловал целый день, затем повесил на ветке дерева и повесился рядом сам.
— Тада-а-м! Это объясняет все! — гордо заявил Джон Скотт. — Белье и отсутствие тела.
— А что насчет уничтоженных документов? — спросил я.
— Каких документов?
— Ох, черт, — расстроился Томо. — Я тебе не показал.
Он вынул из кармана маленькие кусочки пластика и передал Джону. Бен и Нина склонились над ними.
Джон Скотт присвистнул:
— Вот это телка!
— Да, — согласился Томо. — И зачем такая горячая штучка кончает жизнь самоубийством?
Бен предположил:
— Может быть, это старое фото. Может, после этого она побывала в аварии и ее собирали по кусочкам врачи.
— Или у нее нашли воспаление мозга, — добавила Нина.
Я поглядел на Нину. Она молчала весь день, и мне казалось, она сейчас впервые заговорила по-английски. У Нины были аристократические черты лица: упрямые брови, римский профиль, аккуратный рот. Волосы собраны в конский хвост, единственная прядка спускалась к лицу. Она поймала мой взгляда. У нее были большие коричневые глаза, светящиеся в полутьме, как кошачьи, и в них играл скрытый огонек — озорства? кокетства? или мне просто привиделось?
Бен задумался:
— А я вот гадаю, какой способ суицида самый лучший?
— Порезать запястья, — ответила Нина мгновенно. — Сидя в теплой ванне.
— Ни фига! — возразил Джон Скотт. — Во-первых, это для слюнтяев. Во-вторых, это занимает много времени. Если ты хочешь покончить с собой, ты должен сделать это немедленно. Ты не захочешь сидеть в остывающей ванной и ждать, пока из тебя все вытечет. Так можно несколько часов прождать. Я считаю, лучше зарядить целую обойму в «глок» и нажать на спусковой крючок.
Я покачал головой.
— Большинство тех, кто это пробовал, просто калечили себя, избавившись от кусочка мозга, и проводили остаток дней в инвалидной коляске.
Джон Скотт недобро глянул на меня.