Весь атлетический балаган продолжался меньше минуты.
— Оно того стоит? — усомнилась Мел.
— Подкинь меня еще раз, — попросил Джон Скотт, проигнорировав замечание.
Мы повторили процедуру, и теперь ему удалось добиться результата с большим изяществом.
— Осторожно! — предупредила Мел.
Джон начал карабкаться. Несколько нижних ветвей выглядели неживыми из-за отсутствия внизу солнечного света. Он выбирал те, что были покрыты иголками. Ветки росли близко, что одновременно и помогало и мешало движению. Джон с легкостью находил опору, но вынужден был изворачиваться из-за отсутствия свободного пространства.
Втроем мы стояли, задрав голову и наблюдая за его продвижением. Не скажу за остальных, но я чувствовал одновременно и восхищение и страх. Если Джону Скотту удастся залезть достаточно высоко, мы будем знать, в какую сторону следует двигаться, и сможем выбраться из этого проклятого узилища. Но если он рухнет… Черт, он уже залез метров на пятнадцать, падение будет фатальным.
— А он не врал, — пробормотала Мел. — Он хорошо лазит.
В тревожном ожидании она прижала ко рту ладони.
— Ага, — отсутствующим тоном ответил я.
— У него получится.
— Должно.
Джон поднимался все выше и выше, хотя уже заметно медленнее. На такой высоте, видимо, ветки уже сильно истончались.
— Видишь что-нибудь? — крикнул я.
Пауза.
— Еще нет!
— Смотри на ветки! Они могут быть гнилые!
Джон не ответил.
Его почти не было видно, только время от времени просвечивала сквозь густую зелень его белая толстовка. Казалось, он застрял на одном уровне.
— А теперь? — спросила Мел.
— Нет еще!
— Что случилось?
— Ветки слишком тонкие!
— Может, лучше спуститься?
— Еще чуть-чуть!
Еще движение, и вдруг — громкий хлопок, как от стартового пистолета на стадионе, и вслед за ним целый оркестр звуков. Ветки тряслись и ломались, будто на сосне очутилась стая воинствующих макак.
Господи, он падает! Боже, нет!
Нина и Мел закричали одновременно.
Джон Скотт не рухнул мешком на землю, он падал зигзагами, как шарик в автомате для пинбола, задевая по пути ветки. Он пролетал два-три метра, обрушивался на большую ветку, скатывался с нее вправо или влево и падал дальше, до следующего крупного сука.
Джон не издавал при падении ни звука, и я не мог сказать, в сознании он или нет. Нам было видно лишь мельтешение его рук и ног.
Вдруг каким-то чудом он остановился в шести метрах над землей.
— Джон! — верещала Мел. — Джон!
Он не отвечал.
— Джон!
— Подкинь меня, — сказал я. — Я его сниму.
Мел не слышала меня. Она глядела вверх, зрачки были расширены от ужаса, лицо побледнело. Она зажимала рот обеими ладонями, будто ребенок, который нечаянно произнес нехорошее слово в присутствии мамы и папы.
— Джон!
— Ох… — раздался в ответ слабый звук, скорее стон, чем речь.
Живой!
— Можешь двигаться? — спросил я.
— Не…
— Я сейчас! — Я повернулся к Мел. — Мне надо…
Но тут снова раздался короткий хруст — ветка, на которую приземлился Джон Скотт, не выдержала. Падение продолжилось, хотя теперь все окончилось мгновенно: он пролетел двадцать футов сквозь оставшиеся ветки и упал на землю с глухим стуком, какой издает боксерская груша, которую уронили на пол спортзала.
Я услышал, как Джон непроизвольно охнул, когда удар об землю вышиб воздух из его легких. Одновременно с этим я услышал сочный, неприятный звук ломающихся костей.
А потом Джон Скотт начал кричать.
Множество порезов на руках и лице, толстовка порвана в нескольких местах и покраснела от крови. Джон Скотт выглядел так, будто его протащили через колючий куст ежевики. В сущности, так оно и было, только куст был огромный и стоял вертикально.
Но хуже всего дело обстояло с левой ногой, той самой, которой Джон так долго пытался зацепиться за нижнюю ветку. Нога изогнулась под таким невообразимым углом, что казалось — колено выскочило из сустава. Но дело было в другом, о чем свидетельствовала странная выпуклость чуть ниже колена. Я понимал, что это значит. К горлу подступила тошнота.
— Господи, — визжала Мел, — посмотри на его ногу!
Я с трудом различал ее голос, потому что Джон Скотт продолжал кричать, как от боли, так и, думаю, от осознания всей серьезности травмы.