«Зачем, лиса, прискакала? По какому такому делу? Эти гордецы Жадины ни разочку в жизни к нам не захаживали, — думал Женька, сгорая от любопытства. Он даже потерял всякий интерес к пышному, ноздреватому сухарнику в глиняной жаровне. — Уж не отец ли прислал Анютку на меня жаловаться? Из-за кирпичей этих самых?»
Анюта же, тем временем обойдя таз, в который монотонно шлепались и шлепались с потолка свинцовые капли, скромнехонько присела на краешек старого сундука, прикрытого домотканой дерюжкой. Сложила на коленях руки и, то бледнея, то пунцовея, все еще собиралась с духом, с чего бы ей начать разговор, ради которого она пришла.
Робеющую девчурку выручила словоохотливая хозяйка.
— На-ко глянь, ягодка, глянь-ко, краля писаная, какой я ноне продукт природы в огороде выкопала, — суетилась старая, неся от печки и в самом деле редкостно уродливую морковку, похожую на голову бульдога.
Анюта так и прыснула от смеха, разглядывая бабкин «продукт природы».
— А я, баба Фиса, однажды боровичок на вырубках нашла… тоже, знаете ли, такой чудной! — повеселевшим голосом заговорила девушка. — Ровно три братца за руки взялись. Средний повыше, с шапкой набекрень, а двое по бокам пузатенькие карапузы. Ну, хоть на выставку посылай.
— Она, природность земная наша, ягодка, всякое чудо сотворить способна, — поддакнула старая. — Девкой была, как раз на выданье. От женихов, между делом скажу, отбоя не было. Тогда и я была сладенькой ягодкой, не то что теперь — простокваша прокисшая. Ну и шуганули по ту пору с подружкой Аришей мы за малиной. Царствие ей небесное, Арише-то. Во время войны, страдалица, померла в чужих землях. Муж на фронте с фашистом сражался, а их, голопятых, на Аришиных руках шестеро было. На трудодни же в лихие те годы хлебца выдавали граммы. Разве такую ораву прокормишь? Сентябрь, помню, уж шастал, зерно осыпается, а мы, маломощные бабы, никак со жнитвом не управимся. Вот раз Ариша, когда по домам приготовились идти, и насобирала с земли пригоршен пять осыпавшейся пшеницы. А тут, как на грех, Кирилла нечистый принес — бригадира колченогого. И набросился на Аришу волком: «Колхозное добро расхищаешь? Завтра же под суд отдам!» Мы его и так просили, и этак молили: «Пожалей малых деток, Кирилл Евсеич!» — да он ни в какую. Ну и осудили нашу Аришу и приговорили ее к пяти годам заключения. Там-то она, в землях сибирских, и скончалась горемычная… Ох, уж извиняйте меня, лепетунью грешную, начала про одно, а съехала на другое. Запамятовала даже, про что и сказывать-то стала.
— Ты, ба, всегда так, — упрекнул Женька бабушку. — А говорить наперед стала про то, как вы с подружкой за малиной отправились.
— И верно! — снова встрепенулась старая. — Шуганули мы с задушевницей моей Аришей за малиной чуть ли не в Кабацкий овраг за Усолье. Эвон куда шишига понесла. Сказывали люди, малина будто там чуть ли не по грецкому ореху выспела. И правда святая: отменная уродилась ягода. По две корзины каждая насобирала. В обратный путь-дороженьку под сумерки тронулись. А скороспешности-то в ноженьках-то уж нет. Брели, абы как. И к тому же, на грех, с дороги сбились. Плутали, плутали и в страховитый овражище забрели. Со всех сторон темь, Аришка моя от каждого куста шарахается. Стали по изволоку в гору подыматься, а дорогу нам леший заступил. — Бабушка Фиса строго глянула на усмехнувшегося в кулак Женьку. — Не больно-то щерься, увидал бы такое и штанишки насквозь промочил… Стоит этот сатана на самой тропе — преогромнейше-нескладный. А башка у него, что тебе пудовка, косматая вся, саженные же ручищи растопыркой, того и гляди сцапают. Ариша моя как увидала нечистую силу, так и на землю чуть ли не замертво хлобыстнулась… такая жалость, вся ягоды из корзин порассыпались. Но я не сробела. Сотворила крестное знамение и метнула наотмашь в долговязого лешего клюкой — по дороге подобрала палку. «Изыди, голошу, сатана окаянный, с пути-дороги людей крещеных!» И что вы думаете? Клюка-то ударилась о лешего и в сторону отлетела. А звук такой: ровно дерево о дерево стукнулось. Тут я осмелела до крайней отчаянности, зашагала по тропе в гору прямо на страшилище. Гляжу, а это и не леший совсем, а просто-напросто сухостойная сосна древности неизвестной!
Тут бабушка Фиса засмеялась, стыдливо прикрывая ладошкой беззубый рот.
Улыбнулась и Анюта. Положив на стол уродливую морковку, она сказала:
— Вы уж извините меня за беспокойство. Но если можете, одолжите на завтра валек. Белье с Ритой Суховой собрались постирать на речке, а валька у них нет.