От холода его знобило все сильнее. Несколько неуверенных попыток проползти вперед, и лейтенант снова сворачивался в калачик, содрогаясь в болезненных судорогах. Метр, еще метр на дрожащих конечностях.
И вдруг снова зло залаяли собаки, застрекотали автоматы. Короткие вскрики на немецком языке, а между ними полные отчаяния вопли пойманных беглецов:
– Нет!
– Бежим!
– Скорее сюда!
Через пару минут все стихло, утонуло в еловых лапах.
Саша зажал ладонью рождающийся горький крик – все погибли, фашисты нашли и расстреляли сбежавших заключенных. Он прикусил пальцы, чтобы остановить рвущуюся наружу ярость, да так, что не услышал, как эсэсовцы двинулись назад, переговариваясь между собой. Рядом на поводках смирно шли собаки. Ни хриплого лая, ни выстрелов, ни стремительной погони. Охота окончена.
Канунникова еще долго трясло от страха и боли во всем теле. Ночной холод сжимал измученного беглеца все прочнее, лишая остатков жизни. Саша понимал, что нельзя останавливаться, чтобы согреться, надо двигаться, даже если кажется, что это невозможно. Полз, цепляясь руками за корни, не в силах подняться на ноги. Временами его накрывало черной дурнотой, обморок, будто толстое одеяло, на несколько секунд отвлекал от влажного леса и скользких щупальцев холода. Потом сознание приходило снова – он в лесу, почти голый, обессилевший от усталости и холода. Но живой! Тогда он опять полз наугад вперед, лишь бы как можно дальше от лагерной смерти.
Черные корни деревьев в какой-то момент начали шевелиться; как живые, ускользать из-под слабых пальцев. Канунников злился и хватал их, лупил по ним кулаком, пока вдруг не почувствовал на пальцах что-то теплое.
«Это кровь, я разбил до крови руки. Я брежу. Галлюцинации, началось воспаление после ледяной воды». – От пугающего осознания, что он больше не управляет собой, накатило спасительное равнодушие.
Больше ничто не имеет смысла, выхода нет, впереди пустота и мучительная смерть в лесу от голода и болезни. Ну, вот и все, он скоро умрет…
Александр перевернулся на спину, выдохнул с облегчением: «Даже если я умру, то смерть моя будет на свободе. Под звездами, они такие же, как в родном Славгороде, крупные и желтые, будто жемчужины».
Губы его дрогнули от слабой улыбки. Канунников сел, потом с трудом поднялся на ноги и неожиданно понял, что стоит рядом с околицей родного поселка. Привычный зеленый заборчик. Так же тихо шелестит березка у дороги, приветствуя поредевшей осенней листвой позднего путника, пока аккуратные домики со своими обитателями смотрят сны.
Он сделал шаг, другой, а потом заторопился, откуда-то прибавилось сил – ведь он вернулся домой! Ноги сами кинулись к родной хате на краю улицы. Саша толкнул калитку, прошел темноту двора и, цепляясь руками за перила, поднялся по трем ступенькам на низенькое крыльцо. И уже здесь упал без сил.
«Это бред, галлюцинация, я в Польше на оккупированной Гитлером территории, я был захвачен в плен и бежал из концентрационного лагеря», – убеждал он сам себя. Но другая часть сознания кричала: «Ты дома в Славгороде! Сон – это пытки в бараке блока С, мертвые военнопленные, горы трупов, издевательства, побег! Тебе приснился кошмар! Все настоящее – запах дерева, шершавый бок ступенек, знакомая до каждой щербинки коричневая дверь. Толкнешь, и за нею будет мама, самовар на выскобленном до белизны столе, верный пес Трезор».
По лицу потекли слезы ужаса: вот сейчас домик и мама окажутся фантазией его воспаленного мозга. Пальцы надавили на шершавые доски входной двери, только тугая пружина не поддавалась – он ведь сам ее ставил, тугую и жесткую, из сетки старой дедушкиной кровати.
«Мама, мамочка! Это я, Саша, открой!» – позвал Канунников из последних сил и потерял сознание, так и не войдя в родной дом.
Мама ласково провела холодным полотенцем по его лицу, только легче от этого стало ненадолго. Все тело пылало. Саша застонал от болезненных колючек, что впились в кожу, перед глазами до сих пор стоял тюремный двор с мертвыми телами заключенных.
– Мамочка, дай воды! У меня был ужасный кошмар!
– Тише, тише, прошу вас, – зашептал совсем рядом чужой голос.
Александр с усилием открыл глаза: размытый силуэт над ним постепенно превратился в незнакомую округлую блондинку средних лет.
– Где я? Кто вы? – Он попытался подняться.
Незнакомка вдруг ойкнула, зажала ему рот рукой, встревоженно обернулась к проему над лестницей:
– Молчите! Тихо!
Наверху кто-то забарабанил в дверь, закричали на немецком:
– Пани Дашевская, откройте! Это патруль СС, нам надо проверить дом! Мы ищем беглых пленных!