Оставалось вырвать страничку и передать ее через каменотесов. Лучше всего вечером, после работы, когда они пойдут в бараки. Орудия они, вероятно, получают на складе и возвращают их на ночь. Во всяком случае, знают кладовщика. Но как подойти к этим рабочим? Оставить разве Тао ружье, а маузер спрятать под курткой и выйти на дорогу под видом бродяги? Завести разговор с каменотесами и попросить, чтобы передали кладовщику его просьбу насчет работы. Записки на польском языке никто там прочесть не сможет, не поймет даже, что это за шрифт.
Или можно повести себя как хунхуз: «Отдайте это кладовщику, так чтобы никто не видел, понятно? А если обманете, то…» И ткнуть им маузером прямо в глаза: «Берегитесь, мы всех вас тут держим на прицеле».
Каждый из этих способов имел свои достоинства и недостатки.
— Ну, что же ты решил?
— А ты не пори горячку. До вечера далеко. Успеем решить.
Виктор машинально перелистал календарь до самого заглавного листка. «Календарь «Эхо» на 1942 год», а под этим мелким шрифтом: «Отпечатано в типографии Союза польской молодежи, Шанхай, Китай». Еще ниже — белый орел над Вавелем и сведения о Польше землякам на радость: что она еще не погибла, где она сражается и как. Плакать хотелось, читая это, плакать и чертыхаться.
— Не перейдем мы за Амур и за Волгу, не будем поляками, Витек…
Виктор только теперь заметил, что Тао, прислонясь к нему, тоже читает «Эхо», а он держит ее за руку. Он легонько погладил эту руку.
— Не мы одни, Кабарга. Наших повсюду много — вот тут статистика, гляди. Везде, по всему свету разбрелись поляки.
— Мне как-то снилось, что я еду в Польшу и выпала из автомобиля. Он помчался дальше, а я лежу на дороге, как оброненная и никому не нужная вещь. И меня никто не замечает…
Откуда-то слева, из-за поворота донесся вой гудка, такой неожиданный среди лесов и гор, звучавший отчаянной тоской. Каменотесы на дороге встали, отряхнулись, собираясь уходить. Гудок возвещал, должно быть, обеденный перерыв. Этого Виктор не предвидел. Кроме того, ему вдруг пришла новая мысль после слов Тао о «потерянной вещи».
— Вот он, третий способ! Чего же проще!
И он помчался в чащу леса, дав знак Тао, чтобы не бежала за ним и не шумела.
Замедлив шаг, она сразу потеряла Виктора из виду. Он словно улетел или спрятался. В этих его исчезновениях и внезапных появлениях крылось для Тао что-то магическое. Ее даже зависть мучила — как он это проделывает?
Судя по направлению, в котором он умчался, она догадывалась, что он побежал горной тропой налево, чтобы обогнать каменотесов и выйти на дорогу впереди них. Но там его не было видно. Может, он пошел еще дальше? Или она ошиблась?
— Готово. Заметили и подняли, — объявил Виктор, вынырнув вдруг из-за деревьев. В его голосе и лице выражалось удовлетворение, почти торжество.
— Значит, ты подбросил им записку?
— Вот именно. Сейчас все расскажу, но сначала заберемся повыше, на какое-нибудь дерево.
Сидя на ветвях, они следили за дорогой, по которой уже не двое, а целая толпа рабочих шла к воротам под сторожевой вышкой. От ворот тянулась еще и другая дорога — далеко в горы, где взрывали гранит. Оттуда никто не приходил — видимо, обед был только для работающих на дороге и в бараках.
— Я написал на первой странице по-китайски «Склад» и фамилию Рысека. А по-польски: «Соври, что записная книжка твоя». И бросил книжку на дороге. Ее зеленая обложка уже издали видна. И рабочие ее заметили.
— А если они и по-китайски не умеют читать?
— Покажут другим. Кто-нибудь да прочтет и отдаст Рысеку. Ясно как божий день. Разве кладовщик никогда не выходит за ограду?
— Думаю, что выходит.
— Значит, он мог потерять на дороге записную книжку?
— Мог.
— Ну, так чему ты удивляешься?
— Тому, что ты, оказывается, не совсем еще одичал и даже проявляешь кое-какие мыслительные способности.
Так они дружески пререкались. После всех трудов и волнений, после удавшейся хитрости, которая должна была свести их с Рысеком, они повеселели, несмотря даже на голод. Они не взяли с собой никакой еды. В мешке у Лизы оставались уже только крохи — на последний ужин после их возвращения.
Болтая ногами, сидели они высоко над землей и утешались примерно так: «А чего бы тебе сейчас хотелось?» — «Я бы на закуску съела паштетик в пасхальном соусе, а потом…» Сыпались названия горячих блюд и приправ, истекающих жиром, хрустящих на зубах, и голодное воображение бесстыдно смаковало их. Между пожелтевших и поредевших ветвей носились вкусные запахи, а внизу Волчок, задирая унылую, постную морду, словно молил: «Люди, люди, дайте хоть кусочек!»