Холодное солнце, ныряя в облаках, все еще плыло над ними, «Желток в майонезе!» — сказала о нем Тао. На доселе пустом, словно вымершем дворе, окруженном бараками, которые издалека напоминали спичечные коробки, опять зароились темные фигурки и двинулись из ворот обратно на дорогу.
— А вдруг вместо Рысека появится взвод японцев? С собаками, с проводниками?
— Ну и что? Попали бы мы в славную переделку.
— А ты уверяла, что боишься?
— Боюсь, когда одна, не с тобой. И вообще ты совершенно не понимаешь женщин!
— Ну еще бы! Кто поймет такую вот «женщину» восемнадцати лет!
— Для тебя я все еще девчонка из отряда «Серн». Право, иногда мне даже хочется, чтобы мы попали в безвыходное положение, в такую беду, перед которой ты бы спасовал, тогда только ты убедишься, на что я способна. А твоя смелость, по-моему, объясняется отсутствием воображения.
— Возможно. Мне ничего не чудится, и я вижу только то, что есть в действительности. С чувствами дело обстоит так же — никаких поблажек! Ем, сплю, охочусь — или на меня охотятся «и это, одним словом, все», как говорит наша Лиза.
— И ты никогда не знал страха? Никогда не проявлял при других хотя бы минутной слабости?
«Дорогая моя, — мог бы ответить ей Виктор, — я проявил нечто похуже минутной слабости, и это видела одна женщина, настоящая женщина, какой ты не будешь никогда». Но он промолчал. К тому же на дороге появилась какая-то одинокая фигура.
— Уж не он ли?
Человек шел в их сторону, не спеша, походкой фланера, и голенища его сапог уже издали сверкали — о сапогах с глянцем когда-то мечтал Рысек и по окончании школы сразу справил себе такие. Не обыкновенные, с мягкими голенищами, а варшавские, работы Кароляка из Мацзягоу — высокие и словно отлитые из металла.
На человеке был светлый офицерский полушубок, через плечо висела двустволка, и хотя лица еще нельзя было разглядеть, но по тому, как он поклонился рабочим, проходя мимо, Виктор узнал его: это, конечно, Рысек, школьный arbiter elegantiarum, Петроний их восьмого класса. Все эстеты сортом пониже, начиная с пятого класса, подражали стилю его одежды, небрежной походке и манере чопорно кланяться, высоко приподнимая шапку.
— Ну, Тао, слезай!
— А это действительно он?
— Он. Я его за милю узнаю.
Когда слезли с дерева, Виктор наскоро изложил Тао свой план: они пойдут лесом и опередят Рысека. За вторым поворотом Виктор подзовет его, а Тао будет следить за дорогой.
— Мне тоже хотелось бы поговорить с Рысеком.
— Незачем. Если все будет в порядке, подойдешь ближе, но так, чтобы он тебя не видел, только слышал шаги. Ясно?
Виктор сказал это не без расчета. Он знал Рысека. На подлость он не способен, но струсить может. С таким «идеалистом» надо быть осторожным. Неизвестно, при нем ли в данный момент его идеалы или висят на гвоздике в чулане. Дружба дружбой, но и деньги не последняя вещь, если ему предложить приличный доход. Деньги Рысек всегда ценил не меньше, чем другие, хотя добывать их не умел. Открывать ему, в каком они тяжелом положении и как одиноки, не стоит. И продажу серег не мешает подкрепить высшими соображениями — ну, скажем, собственной идеей Рысека, которую он излагал когда-то Манеку на памятном сеансе в кино: что, мол, «мы боремся за нашу и вашу свободу».
Встреча вышла сердечная и произошла в укромном месте, в глубине леса, за дорогой.
Виктор и Рысек долго обнимались, а когда немного отодвинулись друг от друга, их ружья звякнули, столкнувшись, и звук этот словно отразил замешательство двух друзей и неожиданно возникший холодок отчуждения.
— Ох, как ты переменился!
— В самом деле? — неискренне усомнился Виктор. Ноздри ему щекотал исходивший от Рысека запах дорогого мыла и овчины полушубка.
— Да, настоящий бродяга или партизан! Parbleu, я вполне мог тебя не узнать и, уж извини, взять ружье на изготовку.
— А ты все такой же… Вот только усики.
Лишь белокурые усики придавали некоторую возмужалость этому тонкому и мечтательному лицу с легким румянцем на щеках.
— А ты знаешь, что после твоей мнимой смерти…
— Знаю, знаю… Алсуфьев рассказывал мне.
— Ага, значит, он нашел-таки тебя?
— Конечно. Иначе я не попал бы сюда. Мы живем по соседству.
— В тайге?
— Как видишь. А ты, говорят, служишь на складе?
— Да. Кладовщик. Карьера, можно сказать! Да и та близится к концу.
— А что, увольняют?
— Нет, но все предприятие висит на волоске. Что-то у них не ладится. С «тяжелой водой» ничего не выходит, с тех пор как сбежал Алсуфьев. Остается уран, но и он в этих условиях не окупает расходов. И вот по инерции еще взрывают гранит, гонят рабочих на прокладку дороги, но надо думать, не сегодня-завтра Мицуи все спишет в расход и ликвидирует дело. Дай-то бог!