Было чем захлебываться, от чего пьянеть!.. Разложив на столе карту, водили пальцем по степям Барги, от Урги до Хайлара, ища ту дорогу, по которой в 1921 году прошел отряд харацинов, конвоируя монгольские двуколки. Он ускоренным маршем шел к востоку, к железной дороге, но где-то здесь, километрах в двухстах от Хайлара, наткнулся на эскадрон красных.
У кавалеристов Дикой дивизии лошади были отличные и отдохнувшие, имелись в отряде и запасные лошади, и в тот раз ему удалось уйти. Но красные не отставали. Началась погоня по степям, стычки, в которых убито было человек десять харацинов, а тяжелораненых они сами добивали, чтобы те не попали в плен.
Через два дня харацины поняли, что с золотом им не уйти от погони. И ночью зарыли все сокровища, а сами ушли дальше врассыпную, разогнали свои арбы по всей степи. Позднее съехались снова в уверенности, что теперь они в безопасности. Но через несколько часов, когда взошло солнце, на них налетел красный эскадрон. И только два человека добрались до Хайлара, да и тех, видимо, потом убили свои же. Во всяком случае, никто золота не захватил, иначе об этом стало бы известно.
И лежит, вероятно, золото Дикого Барона по сей день где-то в песчаной степи. А что толку? Странно, что Алсуфьев этого не понимает. Допустим даже, что ему явится дух Багорного и укажет место. Не взвалит же он на спину полторы тонны золота и не понесет его украдкой на ближайшую железнодорожную станцию, чтобы взять билет до какого-нибудь порта! А если бы и организовал экспедицию — на какие, впрочем, средства? — то китайцы узнали бы и наложили бы руку на это золото. Они говорят, что оно принадлежит им, и это верно. Ведь барон забрал его у них, он преспокойно ограбил китайский государственный банк в Урге…
— Жаль, что мы не вырезали себе палок, — сказал Алсуфьев. — Сейчас начнется подъем, и палки пригодились бы.
Они остановились передохнуть на отлогом месте, поросшем травой. Отсюда уже недалеко было до верхних гребней — не больше двухсот метров. Но дорога шла дальше по очень крутому склону, совершенно голому — только местами виднелись островки мха и жалкого кустарника.
Теперь Виктор и Алсуфьев уже не шли, а карабкались по уступам, подтягивались на руках, подсаживая один другого. Часто приходилось поднимать собак.
Распластавшись, как лягушки, нащупывая опору для ног, они грудью брали подъем пядь за пядью. Но вот наконец наступила минута, когда каждый из них почувствовал, что гора отодвинулась от его груди, оказалась где-то ниже и можно выпрямиться.
Еще немного вверх — и первый этап позади! Они стояли теперь приблизительно на той же высоте, что и седловина, но на много километров западнее.
Внизу вилась серебряная лента Муданьцзяна, дальше она скрывалась в ущелье, рассекавшем горный массив сверху донизу. Путникам казалось, будто они стоят над тихой бухтой, и Муданьцзян — это мол, за которым бушуют волны зеленого океана, катятся к горизонту, а там в голубом тумане две волны сшиблись, слились и только гривами отклонились одна от другой — такой казалась издалека двуглавая сопка впереди.
— Ну, вот тебе и Рогатая, — промолвил Алсуфьев таким тоном, словно это он ее создал и дарит Виктору.
Побледнев и тяжело дыша, он в волнении, близком к зкстазу пожирал глазами раскинувшуюся перед ним даль. Виктор читал его мысли. До сих пор предсказания минувшей ночи все исполнялись — значит, исполнится и остальное! Он не будет больше терпеть нужду, которая ему противна, как вши. Останется позади жизнь без цели, без книг и нужных ему приборов, жизнь с нечистой совестью и больным самолюбием, с мучительным сознанием, что он недотепа, скоморох и преступник, — ведь в полку он был всеобшим посмешищем, ведь он убил любимую, а себя убить не смог. Он воровал чужую добычу, жил за счет доброго китайца. Потом пробовал отыграться на Викторе, командовать им, внушить к себе уважение, но и это не удалось. Ну а теперь подпоручик Цып-Цып и все его прошлое останется по ту сторону гор. А дальше пойдет Павел Львович Алсуфьев, временно отсутствовавший. Пойдет за богатством, на которое ему дает право его происхождение и культурность. За всемирной славой, уже предсказанной ему.
— Ну, что же, идем! Идущий сильнее… и так далее.
— Но куда же, Павел Львович?
— Вперед, аmicо, только вперед. Разумеется, к Муданьцзяну. Там наши пути разойдутся. Ты перейдешь на другой берег. Рогатая теперь видна, так что ты легко ориентируешься и попадешь к Люй Циню. А я буду ущельем добираться… сам знаешь куда.
Виктор не стал возражать. Ему уже надоела бесконечная болтовня Алсуфьева, быстрая смена его настроений, странности и всякие неожиданности. Он жаждал остаться наедине со своим горем. А если уж нельзя быть одному, то чтобы только ощущалось присутствие другого человека и был бы это человек благожелательный, способный понимать его без слов. А выносить общество человека, который каждую минуту иной, в котором все бурлит и мятется… Ну нет, избави боже! Да и к чему? Если за той двуглавой сопкой над последней заводью действительно живет Люй Цинь, он без Алсуфьева его найдет. А если нет — не поможет и Алсуфьев. И придется тогда возвращаться той же дорогой к Фанзе над порогами.