Он пошел первый, отыскивая спуск поудобнее. По эту сторону гор склоны вообще были более отлоги — все, кроме стен ущелья, которое они обходили. Случайно заглянув в него, Виктор вдруг лег на землю. Алсуфьев хотел спросить, что случилось, но Виктор знаком приказал ему молчать и подполз к нему.
Внизу были тигры!
Путники смотрели на них сверху, как смотрят с четвертого этажа во двор. Известковая стена, на краю которой они лежали, образуя угол, замыкала собой с двух сторон небольшую ровную площадку, упиравшуюся в оползень, груду обломков и песка. Между этой осыпью и стеной был открытый скат в долину, и здесь, отрезав выход, караулила старая тигрица, а дети ее дрались с барсуком.
Борьба, видимо, шла уже немало времени. Земля кругом была взрыта, залита кровью. Барсук стоял на трех лапах, а четвертая — передняя — висела, как сломанный стебель. Но он еще защищался и даже нападал.
Из двух тигрят один был поменьше — вероятно, это была самочка. Ей уже изрядно досталось от барсука, повыше лопатки у нее шкура была разодрана, и, не имея охоты связываться с ожесточенным противником, она только увертывалась от него. Зато другой тигренок, самец, весь напрягался и дрожал от ярости — видно, в нем уже проснулся зверь.
Едва барсук повернулся к нему, как он великолепным скачком ринулся на него, но наткнулся на когти. Барсук, как делают все барсуки в минуту опасности, повалился на спину и махал лапами в воздухе, царапая брюхо и грудь тигренка. Тигренок скорчился от боли и, цапнув барсука за острую морду так, что тот завизжал, выскочил из-под скалы.
У барсука уже был вырван один глаз, но он грозно ворчал и уцелевшим глазом следил за движениями врага, наклонив черно-белую голову.
А исцарапанный и раззадоренный тигренок ходил вокруг него и яростно колотил хвостом по земле.
Тигрица встала, подошла поближе. Ободренный близостью матери, тигренок набросился на врага, отбив высунутые ему навстречу когти, и впился зубами в хребет барсука. Тот поймал его за хвост, пытаясь стащить с себя, и оба сбились в клубок, так что невозможно было различить, кто на ком и кто одолевает. Из-под них вылетела отгрызенная половина хвоста, но тигренок не сдавался, сжимал челюсти, как клещи. Только когда захрустел перекушенный хребет и барсук больше не двигался, тигренок отскочил и завертелся колесом, с жалобным мяуканьем оглядываясь на огрызок своего хвоста.
— Эх и породистый же, разбойник! — вырвалось у восхищенного Алсуфьева. — Подлинный Ван!
Виктор укоризненным взглядом заставил его замолчать. Малейший шум мог помешать, а ведь это редкая удача — увидеть такое зрелище.
Тигрица-мать, придержав лапой вертевшегося тигренка, принялась лизать кровоточащий кончик его хвоста. Зализывала рану терпеливо, бережно, и ворчание ее было то глухим и грозным, то ласковым, утешающим.
Между тем маленькая тигрица, равнодушная к страданиям искалеченного брата, преспокойно напилась крови убитого барсука, потом стала тормошить его, словно хотела и мясо вытрясти из шкуры.
Немного погодя мать пришла ей на помощь. Лапой и зубами она растерзала барсука на части. Маленькая тигрица, утащив в сторону кусок, принялась есть. Тигренок тоже кинулся было к добыче, но взвыл и оглянулся на свой хвостик — видно, боль была очень сильна. Он свернулся в клубок и стал лизать рану. Лизал и все поглядывал на мясо барсука, кровавое, дымящееся. Запах его, этот зов крови, был сильнее боли. И тигренок встал, пошел за своей долей. Теперь они уже вдвоем жадно пожирали добычу, и животы у них раздувались, округлялись прямо на глазах.
А мать доела остатки, улеглась подле детенышей и снова стала вылизывать искалеченный хвост сына. Под ее большим полосатым телом разлеглись на солнце и золотистые тигрята с брюхами, раздутыми, как барабаны.
Алсуфьев шевельнулся, комок земли из-под его руки полетел вниз. Тигрица подняла голову и одним броском очутилась на ногах. Ярость боролась в ней со страхом и растерянностью — какие-то неведомые призраки смерти нависли над ней, над ее детьми, но до них нельзя было добраться и уничтожить, раздавить их.