— Кто убил его? — спросил он.
— Не знаю, но его нет в живых!
— А Педро Диас, этот человек с бескорыстным сердцем?
— Убит, как и дон Эстебан!
— А его друзья — Кучильо, Ороче и Бараха?
— Все убиты, за исключением… Но, если позволите, сеньор, я начну не с этого, так как вам следует знать все!
— Мы вас слушаем, мой друг!
— Не стану вам говорить, — продолжал незнакомец, — об опасностях всякого рода и битвах, какие нам пришлось выдержать со времени отъезда. Питая неограниченное доверие к своему начальнику, мы безропотно переносили все тяготы похода.
— Бедный дон Эстебан! — прошептал гасиендеро.
— На последнем привале, где я был, распространился по лагерю слух, будто недалеко находятся огромные залежи золота. Кучильо, нашего проводника, в ту пору не оказалось: он уже два дня находился неизвестно где. Несомненно, Богу было угодно, чтобы я спасся. Он внушил дону Эстебану мысль послать меня на розыски исчезнувшего проводника. Я получил от него приказание объехать округу лагеря, что и исполнил, несмотря на всю опасность, сопряженную с подобной поездкой. Итак, я тронулся в путь, стараясь разыскать его следы, что мне и удалось по истечении некоторого времени. Я ехал по следам Кучильо, как внезапно вдали заметил отряд апачей, охотившихся на мустангов. Поспешно повернул я своего коня назад, но дикие крики, раздавшиеся со всех сторон, показали мне, что меня заметили.
Здесь Гайферос — читатель, без сомнения, догадался, что это был он, — остановился на минуту, как бы погруженный в горестные воспоминания. После этого он рассказал, как его схватили индейцы, какой ужас он испытал при мысли об ожидавших его мучениях. Перейдя затем к описанию своей неудачной попытки к бегству, сопровождавшейся неимоверными мучениями, он продолжал:
— Настигнутый одним из индейцев, я получил удар, от которого свалился на землю. В то же мгновение я почувствовал, что острие ножа очертило огненный круг на моей голове. Вдруг я услышал ружейный выстрел, пуля просвистела мимо моих ушей, и я потерял сознание. Новые выстрелы заставили меня очнуться. Я хотел открыть глаза, но кровь заливала их. Я поднес руку к голове, пылавшей, как огонь, и в то же время холодной, как лед, — череп мой был обнажен: индеец сорвал с него кожу вместе с волосами. Вот почему, сеньор и сеньорита, я ношу на голове не снимая этот платок.
Во время этого рассказа холодный пот выступил на лице гамбузино. Его слушатели от ужаса содрогнулись.
После кратковременного молчания рассказчик прибавил:
— Быть может, мне бы следовало пощадить вас, да и себя тоже, умолчав об этих жутких подробностях!
Затем, продолжая рассказ, Гайферос поведал своим слушателям о неожиданной помощи, которую оказали ему три охотника, затаившиеся на островке. Когда рассказчик стал описывать мужественный поступок канадца, вынесшего его на руках на виду у апачей, дон Августин не сдержал возглас восхищения.
— Что же, их было двадцать человек на этом островке? — спросил он.
— Включая того гиганта, который спас меня, их было трое! — отвечал гамбузино.
— Вот истинные храбрецы! Но продолжайте, сеньор!
— Друзьями моего спасителя, — продолжал гамбузино, — были мужчина такого же возраста, то есть лет сорока пяти, и молодой человек с бледным лицом, со сверкающим взором и приятной улыбкой. Словом, это был прекрасный юноша, и смею вас уверить, сеньорита, что любой отец с гордостью назвал бы его своим сыном, любая женщина сочла бы себя счастливой, увидев его у своих ног! В те короткие промежутки, когда боль несколько стихала, я пытался спросить у своих освободителей их имена и положение. Но мне только и удалось узнать, что они — охотники за выдрами, путешествующие для собственного удовольствия, и, хотя это не совсем казалось правдоподобным, я не возражал.
Здесь донья Розарита невольно вздохнула. Быть может, она надеялась услышать одно имя.
Гайферос продолжал рассказывать происшествия, читателю уже знакомые.
Дойдя до исчезновения Фабиана и стараясь при этом, из чувства деликатности, обходить молчанием имена Кровавой Руки и Смешанной Крови, гамбузино воскликнул:
— Да, сеньорита, бедный молодой человек был схвачен индейцами и своею жизнью должен был искупить смерть их воинов!
— Что же сталось с этим молодым человеком? — перебил гасиендеро, почти столь же взволнованный, как и его дочь.
Розарита взглянула на отца с нежною благодарностью за ту заботливость, какая звучала в его голосе по отношению к молодому человеку, которым она так живо интересовалась. Гайферос подавил радость, которую он испытал, и продолжал свой рассказ, в силу той же деликатности избегая малейшего намека на сражение при Развилке Красной реки.
— Три дня и три ночи прошли для нас в страшной тревоге, хотя и растворенной слабым лучом надежды. Наконец, на четвертый день утром нам удалось неожиданно напасть на краснокожих похитителей и после отчаянной битвы гигант-охотник вырвал из рук врага того, кого он называл своим любимым сыном!
— Слава Богу! — вскричал гасиендеро со вздохом облегчения.
Розарита молчала, но ее радостная улыбка лучше слов говорила, что она чувствовала.
Здесь мы должны прервать на минуту рассказ Гайфероса для того, чтобы пояснить, что при описании внезапного нападения на индейцев канадца и его отряда на берегах Красной реки и поспешного бегства дона Августина с дочерью обе стороны, как бы по взаимному согласию, остерегались упоминать об именах участников этих происшествий. Правда, Розарита заметила, как Фабиан сражался рядом с канадцем, но ей не было известно имя охотника, равно как и то обстоятельство, что Фабиан находился в плену у пиратов прерий. Тем не менее она уже начинала, по-видимому, догадываться, кто был тот молодой человек, о котором рассказывал гамбузино.
— Продолжайте, сеньор, — сказал гасиендеро. — Ваш рассказ тем более представляет для меня интерес, что я сам шесть месяцев тому назад попал в плен к индейцам. Только почему вы не говорите о подробностях смерти дона Эстебана?
— Потому что они неизвестны мне, — ответил Гайферос. — Я могу вам только передать подлинные слова самого молодого из трех охотников, к которому я обратился однажды с расспросами о доне Эстебане. «Он умер! — отвечал мне печально молодой человек. — Вы единственный оставшийся в живых из этой экспедиции. Когда вы вернетесь домой, — прибавил он, вздыхая, — к вашей избраннице, если таковая у вас имеется, то на расспросы ее относительно судьбы вашего начальника отвечайте: „Все люди погибли с оружием в руках; что касается начальника экспедиции, то правосудие Божие осудило его, и приговор приведен в исполнение. Дон Эстебан де Аречиза не возвратится больше к своим друзьям!“
— Бедный дон Эстебан! — воскликнул гасиендеро.
— И вам не удалось узнать имен этих отважных и великодушных людей? — спросила Розарита.
— К сожалению, нет, сеньорита! — отвечал Гайферос. — Однако мне показалось странным то, что молодой охотник говорил о доне Эстебане, Диасе Ороче и Барахе с таким видом, как будто отлично знал их всех!
Розарита вздрогнула. Ее грудь поднялась, щеки вспыхнули и потом побледнели как полотно; однако она не промолвила ни слова.
— Мой рассказ почти закончен! — продолжал гамбузино. — Вырвав из рук апачей сына храброго воина, мы направились в прерии Техаса! Умолчу об опасностях, которым подверглись мы, охотники за выдрами и бобрами, в течение проведенных нами там шести месяцев бродячей жизни, не лишенной, однако, известной прелести. Только один из нас далеко не находил эту жизнь приятной. То был наш молодой товарищ! Когда я увидел его в первый раз, меня поразило выражение грустной покорности, написанное на его лице. Только покорность эта с каждым днем все уменьшалась, а грусть увеличивалась. Старый охотник, которого я считал его отцом и который в действительности вовсе ему не отец, пользовался всяким случаем, чтобы заинтересовать его огромными лесами, в которых мы жили, величавою жизнью пустынь и, наконец, всею прелестью опасностей, навстречу которым мы шли. Напрасные усилия! Ничто не могло утешить его пожирающей тоски, и он забывал о ней лишь среди опасностей, в которые бросался очертя голову. Казалось, жизнь для него сделалась тяжким бременем, и он старался от нее избавиться. Чувствуя сострадание к нему, я часто говаривал старому охотнику: «Пустыня не для молодых людей; им нравится шум и общение с себе подобными; возвратимся в поселения!» В ответ на это гигант-охотник только вздыхал. Однако мало-помалу мрачное выражение перешло и на лица обоих охотников, любивших своего молодого друга, как сына. Раз ночью, когда мы с молодым человеком бодрствовали, я напомнил ему одно имя, которое сорвалось у него с губ однажды во время сна. Тогда же я узнал и причину тоски, которая медленно подтачивала его. Он любил, и пустыня лишь усилила это чувство, несмотря на все попытки побороть его!