— Ах, срам какой!.. — воскликнул он, не зная, что делать от стыда, гнева и досады. Хотелось бить себя по голове, в грудь, отщипнуть кусок мяса, чтобы физической болью подавить стыд перед самим собой. А в памяти возникали все новые детали утреннего происшествия, и каждая была словно пощечина, каждая говорила о его позоре.
«Как он сказал?.. Лучше мне сидеть дома! Ах, какой стыд!.. А еще харамбаша, гайдук!.. Ну, так больше не будет! Либо делать как следует, либо вовсе не делать… А что-то еще скажет дядя Вуйо?.. Как на глаза ему покажусь!..»
Он то садился, то вскакивал снова, не в силах успокоить свои взбудораженные нервы. Джюрице снова захотелось пить, жажда погнала его вперед. Шел он с лихорадочной поспешностью, пока не добрался до знакомого ему источника, где по липовому лубу стекала холодная горная вода. Джюрица напился этой кристальной воды, умылся, пришел в себя и стал думать хладнокровней и рассудительней.
Куда же сейчас податься? Наказ был идти на Еловицкие Планины, а это как раз мимо его села. Оно притягивало его, наподобие сильного магнита, и молодой парень не мог устоять. Влекли далекие кучки белых, крытых черепицей домиков, которые тонули в зеленом море фруктовых садов, виноградников и пшеницы; манили обсаженные фруктовыми деревьями и засеянные хлебом пригорки, с детства тешившие его взгляд; звала необозримая гладь скошенных зеленых лугов, по которым бродили стада, откуда несся знакомый, веселящий душу перезвон колокольцев… Вот и сейчас долетает до ушей этот чарующий звон: дзинь… цань… дзинь… цань!..
И он, разбойничий атаман, блаженно, как невинный ребенок, слушал этот перезвон и чувствовал, как тает лед затвердевшего в злобе сердца.
Шелестят, колышутся верхушки буков, напевая монотонную, протяжную песню, а под ними быстро шагает одинокий беглец, озираясь по сторонам. Еще несколько шагов — и вот он на оголенном пригорке, с которого открывается вид на родное село и на все, что ему так дорого, так близко. И не может он налюбоваться, наглядеться, на родные места, словно долгие годы жил с ними в разлуке…
Джюрица мгновенно спустился с высокого пригорка и зашагал вдоль речки, пересекавшей луга Кленовицкой общины. По урочищу сновали односельчане, трудились, спешили, как муравьи, а он то и дело останавливался, высматривая знакомых.
Под большим вязом, который раскинулся перед перед ней небольшую толпу. Любопытство потянуло Джюрицу туда, и, не размышляя, он пересек поле высокой густой кукурузы, перебежал дорогу и спрятался в стоявшие перед управой кусты.
Под большим вязом, который раскинулся перед управой, стояло несколько крестьян, с недоумением наблюдая за разыгрывавшейся перед ними драмой. Правленец Милош захватил в своей кукурузе свинью соседа-бедняка, позвал старосту, чтобы оценить потраву и тут же продать свинью. Немедленно на торги, которые проводил староста, собрали людей. Провинившийся бедняк сидел под вязом понурив голову и уныло смотрел на происходящее.
— Шесть динаров и десять пара… раз… и два! — объявил помощник старосты.
— Милош, не бери греха на душу, ради бога, пожалей детей! — умолял бедняк. — Верну тебе, как только поспеет кукуруза.
— Выкладывай либо деньги, либо кукурузу, и все! Я не позволю, чтобы всяк губил мое добро.
— Да ведь и у тебя же еще не созрела эта кукуруза. Еще и початков нету… Когда созреет твоя, созреет и моя, тогда и отдам.
Джюрица понял, в чем дело. В сердце закипел гнев, глаза заволокло кровавым туманом. Схватив ружье, он стрелой вылетел к вязу.
— Что здесь делается? — рявкнул он, взяв ружье на изготовку.
Крестьяне онемели. Староста сердито вскочил было с места, но тотчас спохватился, поняв, кто перед ним, и побледнел как смерть. Милош стал озираться по сторонам, а помощник спрятался за спину старосты.
— Да ничего, Джюра… вот помаленьку… дела делаем, — залепетал староста, придя после первого испуга в себя.
— Йован, — обратился Джюрица к бедняку, — сколько стеблей вы нашли?
— Пятьдесят три, брат, всего пятьдесят три, а они насчитали целый воз хлеба, — ответил Йован, — и теперь хотят взять свинью за два дуката.
— Нет, Джюра, — перебил крестьянина староста, — это мы только так… для острастки, чтобы лучше глядел за скотиной… Неужто я бы позволил, бог с тобой!
— Как у тебя прорезались початки? — спросил Джюрица у Милоша.
— Да… как и всюду: по два на стебель, — ответил тот.
— Да разве сто початков стоят сто окк хлеба? — крикнул Джюрица.