Палилулская окраина превратилась в море грязи и воды. Целые облака густого тумана тянутся по кривым и тесным переулкам, переползают с одной лачуги на другую, проникают в квартиры сквозь маленькие незащищенные оконца, внося с собой холод и отраву… На такой улочке мрачно и среди бела дня, свет едва пробивается сквозь густые тучи, но когда гаснет последний луч солнца, здесь воцаряется непроглядная ночь.
Кто там бредет по вязкой, как тесто, грязи немощеной улицы? Тут и кошачьи глаза не помогут, ухо ясно улавливает, с каким мучением прохожий вытаскивает и снова погружает в липкую растоптанную слякоть ноги. Запоздалый путник, держась руками за мокрые стены грязных халуп или покосившиеся заборы длинных дворов, продвигается медленно… Вот он миновал один… второй… десятый дом и, наконец, остановился.
«Ну и глуп же я! — думал он, топчась у калитки, не зная, то ли входить, то ли вернуться назад. — Бросить такую компанию!.. А что мне делать тут? Спать или смотреть на нее, хмурую и злую?.. Горше всего, что слова не вымолвит: молчит, нахмурится вдруг и думает, думает… Нет конца-края ее думам… А о чем ей размышлять? О доме, о деревне, о матери, об отце? Нет, конечно! Ведь ее прогнали, в шею вытолкали, да и не до родных ей! Обо мне и о себе?.. Нам один конец, чего тут мозговать!.. Я все для нее делаю… все у нее есть, точно у какой госпожи: работать не работай, ешь, пей — не хочу, чего же больше! Что еще нужно человеку?.. А Васа мне кажется подозрительным: мы все пьем, веселимся с девочками, а он все глядит исподлобья и вроде бы больше всего следит за мной… Да, именно за мной, от этого взгляда я и убежал, и хорошо сделал… До чего не нравятся мне его глаза! Лучше сидеть дома… Черта с два… Тут другие глаза! Все равно, лучше эти терпеть; надежнее, хоть и трудней…»
Джюрица решительно толкнул калитку, вошел во двор, закрыл ее за собой и заложил толстой колодой. Держась за стену и спотыкаясь под скользким подстрешьем, он добрался до двери, прислушался и легонько постучал. Спустя несколько секунд отворилась дверь из комнаты и послышалось шлепанье босых ног по земляному полу.
— Кто там? — спросил изнутри сердитый женский голос.
— Отворяй, озяб, до ниточки промок! — ответил Джюрица.
Дверь отворилась; за ней зияла такая же густая, непроглядная тьма. Джюрица вошел внутрь.
— Зажги-ка свет, ослепнуть можно в этой проклятой темнотище!
— Для чего тебе? — спросила Станка. — Как же я по целым ночам сижу одна и ничего, терплю.
«Видали, обиделась, что сидит одна, вот и дуется! Ей-богу, я тебя всю ночь стеречь не стану!»
— Подумаешь, одна, живешь, как барыня… Чего тебе не хватает?! — сказал он вслух.
Станка зажгла свечу и опустилась на грязные рядна, постеленные прямо на полу. От стоявшей тут нее небольшой четырехугольной железной печки нестерпимо несло жаром, в комнате было душно.
Джюрица начал раздеваться. Станка, окинув его быстрым взглядом, опустила глаза и уставилась на его грязные башмаки…
Оба они, чтобы не отличаться от жителей улицы, переменили одежду. Джюрица носил тяжелые кованые ботинки, широкие суконные штаны, какие носят палилулцы, короткий, на подкладке, пиджак, купленный у одного сремца, а на голове небольшую остроконечную шапку. Станка, как и все женщины той улицы, ходила в темном шерстяном платье.
— Странно, что ты опять не напился! — заметила она, зло усмехнувшись. — Ждала тебя не раньше чем на заре.
— Слушай, не приставай! Был там один… черт его знает… Показался подозрительным… вот я и ушел подобру-поздорову.
Раньше подобные слова напугали бы Станку, начались бы расспросы, догадки, кто бы это мог быть, но теперь Станка словно и не слышала и только, поглядев на него, пожала плечами.
— С кем же ты там был? — спросила она испытующе деланно веселым голосом.
— Да так… наши все.
— А почему ты не рассказываешь, как вы угощаетесь там с девушками? — продолжала она, весело улыбаясь, словно то, о чем она спрашивала, ее действительно радовало и занимало.