— А-а, нынче они все шибко умные! — уже не мог остановиться Тимофей. Он предполагал обрадовать всех своим известием о предстоящем переезде и злился, что срывается чинно начатый семейный совет. — Слушали бы родителей, больше было бы проку. Для них же стараешься: сходил, охлопотал, черт возьми!..
Николай порывался что-то сказать, Валя дергала его за рукав:
— Коля, не надо!
— Я и не шумлю, он сам заводится.
Молодые раньше обычного встали из-за стола, пошли к себе в горницу.
— Погоди, — строго остановил Тимофей сына. — Если батькиным словам не веришь, поговори сам с Окладниковым.
— Поговорю, — коротко ответил Николай и обрубил разговор, хлопнув дверью.
— Избаловались. Живут около матки на всем готовом, вот и не настроены на самостоятельность. Пускай пораскинут мозгами, авось поймут, что скоро тесно нам будет, — бурчал Тимофей.
— Давай-ка и мы ложиться спать, утром дельнее потолкуем, — успокоила жена.
Но Тимофей ушел курить на крыльцо и долго сидел на комарах, обдумывая, как поскорее привести свой план в исполнение.
Когда Филимоновы разом подали заявления на увольнение, Дубровин, не предполагавший такого исхода, откровенно растерялся. У него была такая же нехватка людей, как в «Ударнике», он с трудом нашел замену Тимофею (временно согласилась ходить на ферму женщина из другой деревни), теперь надо было искать еще доярку на место Анны, тракториста на Николаев трактор… Хорошо, что к осени закончится строительство нового коровника в центральной усадьбе: ферму в Заречье придется ликвидировать.
Да, он вынужден был признать, что терял большую и в общем-то работящую семью, и причиной всему был этот смутьян Тимофей. С одной стороны, Дубровин сознавал правоту своей строгости, потому что, если потакать разгильдяйству, весь совхоз можно развалить, с другой — понимал, что допустил какую-то стратегическую промашку. Например, дать бы жилье Николаю с Валентиной, чтобы отделить их от родителей, да поздно спохватился. «Их уж соблазнили другим пряником, и вряд ли я их остановлю. Видишь ли, рай нашли у Окладникова! Что и говорить, мужик не промах, — с досадой думал Дубровин. — А как быть с Поляковой? Вот еще одна проблема».
Три дня заявления лежали в столе, никто не взял обратно. Дубровин колебался, но и подписав их, все еще не был уверен в правильности своих действий. Не удержался, позвонил Окладникову:
— Привет, Кузьма Петрович! Говорят, твоего полку прибыло? — нарочито бодро сказал в трубку. На том конце провода послышалось сопение и покашливание: Дубровину сразу представилась довольная улыбка Окладникова, его уверенная, солидная фигура.
— Это ты про Филимоновых?
— Про кого же? Переманиваешь у меня людей, не по-соседски получается. Ведь берешь их?
— Беру. А какой в том грех? Не часто к нам приходят с такими просьбами. Сам же смеялся, когда я цыган принял на работу. Ха-ха! Не взыщи, как говорится, дружба дружбой, а табачок врозь…
Дубровин почувствовал, как в нем поднимается злость на Окладникова, на Тимофея Филимонова, причинившего ему столько забот, на собственное бессилие в этой проигрышной ситуации. Казалось, чего проще, если человек работает через пень-колоду, взять и уволить его, так нет, он же и торжествует над тобой, и все потому, что нехватка людей, каждый знает себе цену.
— Выходит, так… Ладно, богатей, Кузьма Петрович, — с ноткой укора сказал Дубровин.
— Да ты не серчай!
— Что прикажешь делать, если из-за твоей подножки мне придется ферму в Заречье закрывать?
Опять послышалось кряхтение Окладникова. Дубровин с раздражением положил трубку и зашагал туда-сюда по кабинету. В конторе никого уже не было, только шофер возился около машины под окном. На столе лежали разгаданным пасьянсом три заявления Филимоновых. Возникла крайняя мысль о том, что еще не поздно поехать самому в Заречье, отдать им назад пусть и подписанные заявления, чтобы собственноручно порвали, будто бы их и не писали, чтобы кончить эту скверную историю мировой. Ради интересов дела.
Через несколько минут машина катилась под изволок вспаханным паровым полем. Дубровин забывчиво смотрел по сторонам, настраивая себя на предстоящее объяснение с Филимоновыми, и чем ближе подъезжали к деревне, тем больше усиливались его сомнения в необходимости такой дипломатии, противной его натуре. «Для чего я это делаю? Чтобы не уступить Окладникову? Глупо. Чтобы временно утрясти обстановку на ферме? Тоже куцая стратегия. Будет ли польза и каков пример возьмут другие? — спрашивал себя он. — Нет, уговорами авторитета не наживешь, скорее последний растеряешь. Совсем обнаглеет Филимонов».