— Вот так фунт! — горько пошутил Степан. — По-евонному, Резкий — это кляча! Одним словом, городской человек, плевать ему на наши заботы.
Сысоев подошел к Резвому, лениво похлопал по гладкой тонкой шее.
— Этого не сдадим. На выезд как был, так пусть и остается.
— Сам знаешь, как я его содержал, — похвастал Степан. — Кормил наособицу, чистил: вишь, выгладился какой шелкун!
— Добрый конь, — согласился управляющий.
— Выходит, мне работенку надо теперича подыскивать? — осведомился Степан.
— Выходит, так. — Сысоев остановился в воротах, щурясь от солнца, посмотрел вдоль улицы. — Значит, Резвого оставишь, а остальных сдавай. Сейчас я пришлю ребят: угонят.
Вечером Степан пришел на опустевшую конюшню. Слева, как войдешь, у него была оборудована каморка, где он шорничал, где иногда собирались мужики поговорить. Справа на деревянных крюках еще висели хомуты, чересседельники, вожжи, уздечки. В первое стойло было свалено привезенное только вчера сено. Здесь все было уютно-привычно, даже запахи кожи, конского пота и навоза были дороги для него. Он чувствовал себя птицей, у которой разорили гнездо, и пришел сюда попрощаться с конюшней, с Резвым, помянуть уведенных лошадей.
Над каждым стойлом красной краской были крупно написаны клички лошадей. Сохранил он такие надписи и над стойлами лошадей, взятых на фронт, — как память о них.
— «Карька, Зорька, Лыска, Орлик…» — читал вслух Степан. Дошел до Резвого, остановился.
— Ну что, дурашка? — Конь тихонько проржал. — Тоскуешь? Я вот тоже… Нету больше Орлика, нету Метелицы… Изведешься один-то. Чево глазом крутишь? Постой, поглажу тебя.
Степан сходил в каморку за щеткой, вошел в стойло к Резвому и принялся чесать его гладко-вороные, вздрагивающие бока, продолжая разговаривать с лошадью:
— Одни мы с тобой остались. Тебе еще повезло, а дружков твоих на колбасу отправили. Понятно? Вот то-то и оно… И мне теперича на конюшне делать нечего. Не знаю, кто за тобой присматривать будет. Уж побаловал я тебя, дурака. Вот-вот, мотай головой да соглашайся: ты ведь хоть и бессловесная тварь, однако все понимаешь. Дай-ка, я тебе сенца подброшу напоследок.
А теперь свадьба. Вот когда лошади-то понадобились. Не мог без них справлять свадьбу своего сына Степан Громов.
Полторы недели — срок невелик, только успевай поворачиваться: начались заботы-хлопоты. Даже валенок пришлось отложить неподшитым.
«Один конь, можно сказать, есть: Резвого Сысоев даст без слова, — соображал Степан. — В Ильинском у ветеринара можно попросить выездного. В больнице есть лошадь, в сельпо; на ферме — там две клячи, в свадебный полк их стыдоба ставить… Хорошо, хоть саночки сохранил да сбрую».
Кошевка стояла на повети, заваленная снегом. Целый зарод переметал, чтобы добыть ее. Она была в исправности, потребовалось только поправить искривившийся подрез на одном полозе да обтереть ее от многолетней пыли.
С чердака достал упряжь: расписную широкую дугу, хомут с медными глухарями, желтые ременные вожжи, шлею и уздечку в потускневших бляшках, седелку с продернутыми через нее кистями. В такой сбруе только на венчание и ездить. Степан принес все это в избу, старательно надраил бляхи и пряжки.
Два раза ходил в Ильинское. Переговорил с Анфисой, обещал раздобыть лошадей. Но не так-то просто это было сделать. Ветеринар отказал, в больнице — тоже: служба у них такая, мало ли что случится. Особенно если в дальних деревнях.
Пришлось пригласить на свадьбу участкового милиционера Кольку Бугрова. Ходкий меринок у него, карий, в белых чулках, со звездочкой на лбу. Колька учился вместе с Андрюхой.
Еще одну лошадь пообещал председатель сельпо, прожига мужик, с которым не хотелось иметь никаких дел. Вначале поломался: дескать, лошадь теперь дороже автомобиля.
— Я ведь не даром прошу. — Степан положил на край стола десятку.
Председатель изобразил на своем лице мучения совести, но сразу стал податливее.
— Разве в деньгах дело? Сам ты работал в извозе, знаешь, часто ли бывают свободные лошади. Выручить, конечно, надо: свадьба — дело серьезное.
Три лошади. Вот так свадебный полк! Курам на смех.
Вспомнил Степан, что на лесоучастке комендантом поселка бывший мартьяновский кладовщик Кузьма Бакланин, и отправился за реку. Шел тихим, заснеженным лесом, пропечатанной шинами лесовозной дорогой и удивлялся, что приходится обращаться с такой просьбой к лесорубам. Давно ли было наоборот: на вывозку леса колхозы всегда командировали самых выносливых лошадей.