Бакланина нашел на нижнем складе, он курил с мужиками у эстакадного костра. «Привык всю жизнь толкаться хоть в маленьких, да начальниках», — подумал Степан, осматривая раздобревшего Кузьму, попыхивающего папиросой, воткнутой в длинный мундштук, его валенки с высокими голенищами, суконное полупальто, рыжую меховую ушанку. В каждом его жесте чувствовались самоуверенность, довольство жизнью. Появлению Степана он, казалось, обрадовался, медлительно высвободил руку из глубокого кармана, форсисто замахнулся, здороваясь.
— Доброе здоровье, Степан Михайлович! Далече? — Лицо его, рыхлое, усеянное конопушками, размякло в улыбке.
— Поди на минутку, — отозвал Степан, — говорить надобно.
Пошли вверх, к поселку.
— Что сказать-то хотел? — осведомился Кузьма.
— Свадьба, понимаешь, у Андрюхи. Вот и пришел лошадей просить. Какая же свадьба без лошадей?
— Само собой, — согласился Кузьма. — Чем могу, помогу. Кобылу Майку дам: молодая, машистая.
— Ты не беспокойся, — заверил Степан, — с лошадьми я обращение знаю. А уж рассчитаться — разочтемся как-нибудь, за мной не пропадет.
— Считай, договорились. Поставишь потом литру — и делу конец. — Кузьма весело хохотнул, хлопнул лапой по Степанову плечу.
Говорил он громко, бесстыже пялил рыбьи глаза, посмеивался над совхозными порядками:
— У нас видал: кругом машины, бульдозеры, трелевщики, и то держим лошадок. А как же? Начудили ваши совхозники. — Так и сказал «ваши». — Постой, спохватятся… Значит, Андрюху женишь. Так, так, — продолжал Кузьма. — Я слыхал, на пенсию ты пошел? Сколько? Тридцать рублей? Не густо. У меня вот оклад — восемьдесят да премиальные. Хошь бы зашел, посмотрел, как живу. Стиральная машина у Феньки, телевизор недавно купили…
Обидно было слушать похвальбу Кузьмы, но от правды никуда не денешься. Нет в том Степановой вины, что приходится ходить и клянчить по всей округе лошадей для свадьбы. Ради сына все эти унижения сносил он. Иначе разве стал бы разговаривать с самодовольным хапугой Кузьмой Бакланиным.
Давно Степан не испытывал такого счастливого волнения, как сейчас, запрягая лошадей в свадебный путь. Все складывалось удачно. Вчера приехал младший сын, Колька, без жены. Оно даже лучше — один-то. Пусть погуляет на братневой свадьбе вволюшку.
И день выдался ядреный, солнечный, но не очень морозный. И было что-то торжественное и нежное в хрупком великолепии заиндевелых берез. Слабые голубые тени от них ложились на слепяще-белый снег, на дорогу, на крыши домов.
«Скоро в Мартьянове будет еще один дом Громовых, — гордо думал Степан. — Есть заколоченные избы: подберем и купим подходящую. Под Михеев дом, если подводку сделать, так сто лет простоит».
Приятно было Степану, что люди с любопытством смотрят из окон, от колодца, как он запрягает начесанных лошадей с разноцветными лентами в гривах. Любил он похвастаться, показать размах, а где тут размахнешься, если две лошади здесь да две в Ильинском.
Запряг Резвого и Майку, кинул по охапке сена в кошевки и, подувая на озябшие пальцы, пошел в избу, где ждали сыновья и их приятели.
Колька уже щеголял посреди избы в ладном коричневом костюме, в ботинках на «молниях», с толстыми подошвами. Был он темноволосый и кареглазый по матери, выше брата ростом и стройнее; посторонний мог бы принять за жениха его, а не Андрюху. Бабка заглядывала на него снизу, осторожно упрашивала:
— Обуй валенки. Экой форс, батько! Поморозишь ноги в штиблетах.
— Какие это штиблеты! — усмехнулся Колька. — Зимние, на меху.
— Колюха, баушка-то дело говорит, — поддержала мать. — От искусственного меху — никакого сугреву.
Вовка Костров и Димка Акулин дымили сигаретами, томились, поджидая, когда Андрюха завяжет галстук. В новых валенках с двумя заворотами на голенищах, в новом черном костюме, в рубашке с тесным воротом (на его шею все рубашки тесны) Андрюха испытывал неловкость, покраснел от напряжения.
— А, черт! Как в обруче, в этом галстуке. Ничего не получается.
— Ты помене чертыхайся, — строго одернул Степан. — Не ко времени.
Колька подошел к брату, распутал галстук и быстрехонько завязал как положено…
Степан завалился в свою кошевку, предназначенную для молодых, лихо выставил на сторону ноги (это и на тот случай, если замахнет где, чтобы отпихнуться и выровнять полозья), звонко причмокнул, понукая Резвого и давая ему вожжи.