Бледные полосы света из окон ложились на снег, на палисадник, на лошадей. Холодно дрожали редкие звезды. Рожок молодого месяца торчал из-за стрехи Акулиного дома, как будто любопытно подсматривал в окна свадьбу. Из темноты леса, со стороны лесопункта, полыхнула фарами автомашина, будто двумя метелками махнули по небу.
Ежась после избяного тепла, Степан пьяно потоптался на визгливом снегу, подошел к лошадям, подбросил им сена из кошевок, приговаривая:
— Ну что? Зябко вам, сердешные, ночь-то стоять на снегу. А Степан Громов тут не виноват. Куда вас денешь? К Резвому в сараюшку? Ему самому там негде повернуться. Постойте, накину что-нибудь: все сугревнее буде.
Поднялся в пятистенок, на ощупь снял с крюка тулуп, сохранившийся еще со времен, когда работал в извозе. Зажег спичку. Увидел на сундуке два одеяла, видимо, приготовленные женой для гостей. Минуту поколебался. Взял. Шут с ней, пускай ругается после.
Едва успел накинуть тулуп и одеяла на лошадей, скрипнула дверь, и с мосту его окликнула Анфиса:
— Михайлович? Ты пошто в одной-то рубашке там холодишься?
— Иду, иду!
Анфиса взяла его под руку, повела в избу.
— Хорошая ты баба, Анфиса, ей-богу! — пьяно признавался Степан. — Выл бы холостяком, женился бы на тебе. — Он полез целоваться. Анфиса остудила:
— Ну-ну, не дури, сват!
— А что? Седня наш день. Седня все можно, — куражился Степан.
За столом пели «Дубинушку», дружно раскачиваясь из стороны в сторону, все тянули из печи горшок с картошкой, ухватившись за веревку, перекинутую через брус переборки.
— Потя-анем! Потя-анем! Поде-орнем! — краснея от натуги, орал пуще других Димка.
— Пошла-а! — крикнула с кухни тетка Катерина.
— Сама иде-от! Сама иде-от! — весело подхватили за столом.
Андрюха сидит трезвый как стеклышко. (Это для него маета. Ничего, пусть поговеет один денек.)
Мишке Морозову надоело ждать, когда бабы кончат песни, — развернул гармонь. И все принялись вызывать молодую: пусть покажет гостям свою стать. Тонька, собираясь с духом, перебирала руками носовой платок. Дед Никанор визгливо выкрикнул:
— Андрюха, можа, ты невесту хромую берешь?
Хочешь не хочешь, а плясать надо. Не отступятся. Встала Тонька из-за стола, подбочась левой рукой, прошлась по кругу, вздрогнула плечами, выбивая частую дробь тонкими каблучками. «На эких-то гвоздиках как только ноги не подвихнутся?» — поражался Степан. А Тонька пустилась еще и вприсядку — пружинисто, легко.
— Вот так! Знай наших! — гордо кричали ильинские.
— Шуруй, Тонька!
И лишь успела порозовевшая, задышавшаяся Тонька выйти из круга, как в нем сбились в обнимку Вовка Костров, Райкин муж и участковый. Эк принялись дубасить половицы! Столы припрыгивают, изба ходуном ходит. Пусть отведут душу. На хорошей свадьбе все гости должны быть пьяны. Гуляй, ребята!
Степан обнял сыновей. Мало теперь будет у него таких счастливых дней, когда оба сына рядом с ним.
— Жалко, Колюха, что уезжаешь ты утром, — остался бы на денек.
— Не могу, пап. На работу надо.
— Работа… Работа… — досадливо бурчал Степан. Он недоволен был, что Колька оторвался от дому. На Андрюху надеялся. — А вы жить будете здеся, — повернулся он к молодым. — Тоня! Слышь? Жить, говорю, будете в Мартьянове.
— Нет, Степан Михайлович, мы решили — у мамы будем…
— Решили! А прежде, чем решать, надо посоветоваться, — нахмурился Степан. — В Мартьянове, коли с нами тесно станет, дом купим. В Ильинском найди-ка нежилой дом? А у нас они есть. Вон хоть Ивана Михеева избу отколотим, подведем венца три — живите на здоровье.
— В Ильинском, батя, с работой нам удобней, — поддержал Тоньку Андрюха.
— Опять работа, — раздраженно отмахнулся Степан. — Батька сказал — ша! Никаких гвоздей! Должон быть порядок!
И вдруг в самый разгар веселья Степану сделалось не по себе. Удрученный несговорчивостью молодых, он с раскаянием вспомнил, как добывал лошадей, как разговаривал с плутоватым председателем сельпо и с откровенно наглым Кузьмой. И все хлопоты показались ему пустой затеей. Ушел в пятистенок, протопленный для гостей.
Утром, мучительно морща лоб, он старался припомнить, как очутился в пятистенке. Марья швырнула на кровать морозные, выколоченные в снегу одеяла, пристыдила:
— Надо ведь додуматься: лошадей одеялами прикрыл! Совсем с ума спятил. Нечего бельмами-то хлопать, подымайся: Колюха уезжает.
— Дак надо на лошади проводить его.
— Димка Акулин съездит.
— А гости куда делись? Никто не ночевал, что ли? Хоть разбудила бы меня.