Вставал чуть свет. Садился у окна и тоскливо смотрел на серое небо, темное поле, черный лес. Появилось желание высосать папиросу (курить бросил после войны, когда развел ульи: не любят пчелы резких запахов). Подходил Кучум, клал белолобую голову на колени, довольно жмурился.
— Ну, чем седня займемся? — спрашивал старик. — Дров бы надо поделать — погода не годится. Может, прояснит, дак сходим в Бакланово в гости к нашим.
Кучум тихонечко взвизгивал, соглашаясь с хозяином, нетерпеливо колотил хвостом по полу…
Не выдержал Антон одиночества. По первоснежью перебрался на зимовку в село к дочке. Ульи не перевозил, только осматривать их ходил раза три на лыжах.
А весной, как пригрело солнышко, запросилась Антонова душа из села в родное Еланино. Вернулся. И не тяготило одиночество в эти погожие весенние дни, потому что дел хватало: выносил ульи, перегонял две «семьи» в новые домики, плел картофельные корзины по председательскому заказу.
Лето выдалось удачное. Медосбор начался рано. Едва успевал качать мед. Целую кадку сдал в потребиловку.
И Кучум теперь меньше тосковал. Особенно любил он сопровождать хозяина до покоса у Чижовского ручья. Окрестные леса были их «вотчиной», где оба знали все до последней былинки. Запах зверья волновал Кучума на каждом шагу. Он увязывался в погоню, азартно лаял, призывая хозяина. Но тот никогда не помогал ему. Он не был охотником, напротив, любил всякую тварь. Это огорчало пса. А когда ему случалось догнать зайчонка и принести хозяину, тот даже ругал и стыдил:
— Ах ты, душегуб! Бесстыжие твои глаза! Ну, нешто тебе не совестно, разбойник?
И укоризненно качал головой, грозил пальцем. Кучума удивляло недовольство хозяина, он понуро отходил со своей добычей в сторону.
Косил старик не для себя — для молодых: корова у них. Жди, когда разрешат в колхозе косить, и то исполу, под проценты, а тут вольготно, что накосил, все твое. После, ближе к осени, Петруха увезет сено на тракторе.
Прокосы Антон отводил неширокие: трава была густая. Это раньше в миру косили до седьмого пота. Теперь жизнь его подошла к такому сроку, когда спешить некуда. Не за кем было гнаться, не с кем спорить. И мысли его успокоились, отстоялись, как вода в бочажке Чижовского ручья. Была мудрая простота в его одиноком существовании.
Толстые дикие пчелы недовольно гудели, срываясь с подкошенного клевера. Старик разговаривал с ними:
— Помешал я вам? Вон на ту сторону ручья летите. Все у вас тут под руками. Ишь, разжирели, едва копошитесь! Гнездо небось рядом. А моим приходится летать в Лыкову дачу, на липы. Вас в таку даль не прогонишь.
Часто отдыхал на свежей кошенине. Слушал, как заливается визгливым лаем Кучум, идя по заячьему следу или отрывисто тявкая на одном месте — на белку. Слушал стрекот кузнечиков, птичье щебетание, ознобный трепет осин. По привычке пчеловода он научился видеть жизнь даже в самых малых ее проявлениях. Но никакие блага природы не могли заменить ему отсутствие рядом человека. Он обманывал себя. Тянуло его к людям.
Петруха Голопятов неторопливо шагал боровой, малохоженой дорогой в Еланино. День выдался самый июльский, сенокосный; лес сомлел от зноя, даже пичуги притихли. После тракторной трескотни необычно торжественной была тишина бора.
Это со стороны могло показаться, что Петрухины шаги неторопливы: семимильные они у него, не зря и прозвище дали — Шагомер. Еще в ту пору прозвали, когда подростком был, когда поля и покосы бригадиры обмеряли деревянным треугольником — двухметровым шагомером. Да и не мог Голопятов идти медленно, потому как настроение, можно сказать, было праздничное. Шел он к тестю, нес в сумке бидон молока и творог.
Петруха любил Антона. Внешне старик был полной противоположностью зятю: маленький, кривоногий, подвижный. Но характерами они, что называется, сошлись. Оба были бесшабашны, добры и одинаково хвастливы.
В пасеке у старика семь ульев. Если потребуется кому купить меду, идут в Еланино, потому что лучше и дешевле Антонова меда в округе не найдешь. Прошлым летом приезжал в отпуск генерал Зайцев — целое ведро купил и писал потом Антону. «Дорогой Антон Иванович! Меду твоему цены нет. Не знаю, каким бы гостинцем тебя отблагодарить? Авось придумаю что-нибудь к будущему отпуску…»