Петруха тоже шел за медом. Тесть хвастал медосбором, сетовал, что редко навещают его. Дорога узкой просекой разделила чистый сосновый бор, сплошь устланный брусничником и толокнянкой. Солнце застряло и раздробилось в высоких кронах. Духовито пахло смолой. Перед хутором начался пологий спуск к Чижовскому ручью. Петруха сполоснул лицо, пригоршнями напился.
Три избы осталось: одна — тестя, две — заколоченные, осенью на дрова увезут. Поле вытянулось в одну сторону, с другой — лес подступает почти к самым гумнам. Ульи тестевы стоят не только в палисаднике, а и прямо на улице, никому они теперь не мешают: ни людей нет, ни скотины.
Хозяина не оказалось дома. В щели над дверью Петруха нашел ключ, шагнул в избяную прохладу. И на мосту, и в полупустой избе пахло сотами и медом, беспорядочно были расставлены порожние рамки, на лавке лежали березовые гнилуши, дымарь, сетка. И ничего более, кроме пузатого самовара, одиноко возвышающегося на столе, по которому ползала проныра оса, лакомясь медом, пропитавшим доски.
Петруха привалился к подоконнику, тоскливо посматривая в ожидании тестя на тропинку, уходившую гумнами к ближнему лесу. Пчелы, казалось, бесцельно сновали над домиками; наблюдая за ними, Петруха уже начал проклинать старика, но тот вдруг появился на тропинке. Белобородый, похожий на гнома, он частил быстрыми шажками, словно знал, что зять ждет, а может быть, и заметил его в окне не утратившими зоркость глазами.
Старик обрадовался приходу Петрухи. Не снимая с пояса плетенных из бересты «ножен» для бруска, вошел в избу.
— Смотрю, кто-то сидит у окошка! Ну, слава богу, что надумал проведать. Ух, и жара седня, в лесу и то парко.
— Я уж расстроился, думаю, подожду малость — да в обратную. Любка вот молока и творогу прислала.
— Постой, я моментом самовар вздую: пить хочется — спасу нет, — сказал Антон.
Он быстро подогрел самовар, насыпав в него жарких еловых шишек, принес из чулана блюдо меду и початую бутылку. Петруха поджидал, когда тесть перестанет хлопотать.
— Любаха, Ванюшка живы-здоровы?
— Все в порядке. Ванюшка здоровый парень растет.
— Ну, будем и мы здоровы! — произнес Антон.
— Я медку подболтаю для пользы, — зачерпывая ложкой мед, приговаривал Петруха.
— На себя еще не дают косить?
— Не-е.
— Ну и шут с ним, — махнул рукой старик. — Я вам пособлю. Чичас вот ходил косить, травы-то в лесу — не выкосишь. Ужо сметаю стожок.
— Как разрешат покос, приеду. Трактор мне новый дали. И-ык…
— Ты чайку выпей, — посоветовал Антон. После второй стопки он переключился на чай. Пот его пронял, то и дело вытирал ладонью крупную каплю, настойчиво повисавшую на носу.
— Совсем забыл, ты ведь соты любишь. Я чичас свежую рамку достану из улья.
— Не стоит, батя, изжалят, они ведь не любят этот запах.
— Меня! — Антон ткнул коротким пальцем в грудь. — Чтобы тронули меня — редкий случай. Ты же знаешь, я сетку надеваю только ежели брать рой. Пчелы — они все едино что мухи, безобидны, коли знать обращение. За меня не боись.
Антон вышел к пасеке, прикрыв голову лишь шляпой. Петруха видел, как он не спеша снял крышку с улья. Пчелы замельтешили вокруг него, а он, как ни в чем не бывало, спокойно вынимал из магазина крепко приклеенную рамку, и, когда поднял ее, вся она была облеплена пчелами. Старик и впрямь, как мух, принялся смахивать их куриным крылом. Пчелы ползали по его рукам, бороде, и он не обращал на это ни малейшего внимания. Одна все-таки укусила: Петруха видел, как Антон прервал свое занятие, вытаскивая из пальца жало. Потом, видимо, ужалила другая, потому что он выронил крыло и торопливо стал закрывать улей. С бранью переступил порог:
— Прямо в нос жиганула, мать ее курица! Обозлились холеры. Теперь вздует нос-от.
— Я же тебя упреждал. Конечно, разнесет, — усмехнулся Петруха. — Давай выпьем, авось водка поборется против яду.
Антон отказался. Он тыкал вилкой в черную сковородку, подбирая остатки картошки, и продолжал возмущаться пчелами:
— Канальи! Поди, дождь соберется, вот и нервничают.
Петруха жевал пахучие, еще теплые соты, ухмылялся, весело посматривая на разбухающий тестев нос: он сделался круглый и гладкий, как спелый помидор.
— Вишь, как они тебя поправили, один нос на кило потянет. Хе-хе…
— Если бы в селе, там бы посмеялись, а здесь кой ляд на меня смотрит? Ты угощайся, дома-то Любка знаю, что жужжит.