— Критикует, само собой…
— Бабы, они все такие. Моя тоже со мной всю жись боролась.
— Хорошо, батя, у тебя сидеть, да и домой пора.
— Успеется.
— Надо тебе насовсем перебираться к нам. Как ты тут днюешь и ночуешь? Кобель и то со скуки частенько прибегает в село. Где он?
— В лесу остался, зайцев вовсю зорит басурман… Выпей еще чашечку.
— Идти надо. И-ык…
— Погодь, меду-то налью, а сверху положу сотов, пусть Ванюшка с Любашкой пожуют.
«Тесть у меня — на все сто», — думал Петруха, выйдя на крыльцо и наблюдая ленивым взглядом за ястребом, парящим над лесом. Старик спустился по лестнице следом за ним, передал бидон.
— Полно налилось, не расплескай.
— Шутишь, батя! Ведро воды давай — донесу, ни кап-лги не пролью.
По сравнению с Петрухой Антон был мал и смешон: лицо заросло жестким, как ячменная ость, волосом, белая борода подкрашена томатом из рыбных консервов, нос еще больше распух, а глаза превратились в щелки.
— Вот расскажу Ваньке, как деда пчелы разукрасили! Сфотографировать бы, ты посмотри-ка сам-то в зеркало. Эх-хе-хе… Ну, невозможно глядеть на тебя — до слез пронимает.
— Хватит смеяться над пустяком. Любахе с Ванюшкой кланяйся от меня.
— Навещай нас.
— Приду на неделе.
Петруха пошел неторопливой походкой к лесу. Несколько раз оглядывался, махал Антону рукой. Старик забывчиво стоял у крыльца.
Придет вот так кто-нибудь, посидит, потолкует, и снова неспокойно на душе. Сбивается привычный ход отшельного Антонова житья. Помается день-другой, котомку на плечо — и в Бакланово: своих проведать, в лавке купить кое-что, к Павлу Михееву заглянуть на колхозную пасеку. Недолюбливал его Антон. Не прост колхозный пасечник, мутные глаза все прячет в сторону. Заходил же старик к Павлу, чтобы показать перед ним свое превосходство в знании пчел, похвастать удачами (Михеев третий год заправляет пасекой, и не бывало у него путного медосбору).
Сегодня тоже в село отправился. Кучум веселой трусцой бежал впереди. Вышли в поле, на шоссейку, гравием посыпанную, укатанную — автобус догоняет. Мотора не слышно. Как игрушечка, поблескивает стеклами, голубой краской. Остановился, хотя до села было рукой подать. Что-то прошипело внутри машины — дверцы распахнулись, и сразу несколько голосов пригласили:
— Садись, дедушка!
Потеснились, место уступили, сиденье кожаное, мягкое. Ах ты, мать ядрена! Снова бесшумно покатил автобус, будто и не было у него мотора, будто по волшебству какому.
В центре села, у бывших торговых балаганов, вышел из автобуса — мужики и бабы колготятся возле хозяйственного магазина. Шкафы одежные продают. Точнее, продали уж все, и в магазин не вносили, едва успели с машины сгрузить. И цена не шуточная — сто десять рубликов! Шкафы посвечивали зеркалами, сладко пахли лаком. Антон осмотрелся в зеркале, с понимающим видом обстукал один из шкафов крюковатым пальцем, подивился: откуда берутся у людей такие деньги?
Заглянул в лавку, и там один разговор — о шкафах. Пошел к зятю — тот с шофером Борькой Комаровым втаскивают такой же шкаф на крыльцо, Любка суетится около них.
— С покупкой, что ли? Бог помочь!
— Здравствуй, папа! — обрадовалась Любка. — Все берут, и мы решили. Хорош, правда?
— Хорош, — согласился Антон. — Только деньгам убыточно. Борька, опусти свой край, а то об косяк шаркнешь! Так… так! Поворачивайте тем углом, — принялся командовать он.
Шифоньер наконец втащили в комнату: сразу в ней посветлело, стало уютней.
— Во! Порядок! — оценил Петруха.
— А комод куда денете? — осведомился Антон.
— На дрова его! Так, Любаш?
— Больно-то не машитесь, — пожалел старик свой комод, хотя знал, что он давно съеден жучком.
— Надо бы спрыснуть покупку, да некогда: мост через речку велено закончить ремонтировать к вечеру. Оставайся до завтра, батя.
— Верно, ночуй, — попросила дочь. — Мне тоже сейчас на ферму бежать.
— Нет, домой потопаю… Ванюшка в садике? Подарок вот ему. — Антон положил на стол берестяной рожок. — Пастух наш еланинский Осип был мастер делать эти рожки. Я в подпасках у него ходил, тоже научился. А у меня сосед объявился, — загадочно улыбаясь, доложил Антон. В гостях он бывал словоохотлив, как бы восполняя нехватку общения с людьми. — Медвежонок. К моим ульям два раза выходил, но как пчелы возьмут его в оборот, так и деру задаст. Беспризорник он, видно, матку убил кто-нибудь или еще что с ней произошло.
— Живешь ты, скажу я тебе… Медведи по задворкам ходят, — удивленно мотнул головой зять.