— Теперь за пасеку буду спокоен. Я давно подозревал, что Михеев не чист на руку. Разговариваешь с ним и чувствуешь — врет.
— Судить его…
— В суд не передавали. На любую работу, говорит, поставьте, только не судите.
— Надо бы ему поводья затянуть.
Месяц лодочкой всплыл из-за крыши телятника. Туман пополз от реки. Раз, другой, третий скрипнула в лугах ночная птица, словно гвоздья выдирали из сухой доски. Закоулком прогомонила молодежь — на танцы шли из Григорова.
— Хочется, Антон Иванович, наладить хозяйство, как часы, — поделился Ершов, выколачивая о скамейку мундштук. — Тетрадь у меня заведена, в которой я веду перепись населения колхоза, каждый год сопоставляю. Так вот, из той тетради видно — прибывает народу в некоторых деревнях. Ваше Еланино пропало, а к нам в село из городов люди возвращаются: такая арифметика. Первым Алексей Малышев с семьей из Воркуты вернулся. Узнал я об этом и, веришь ли, так обрадовался, что сам сел в грузовик и поехал встречать его на станцию, как родню какую… И молодежи стало больше, пойди в клуб — полон. Надо вместо него настоящий Дом культуры построить. Что ухмыляешься, Иванович? Роскошь, скажешь, пустые слова?
— Сидя на рогоже, о соболях рассуждаешь, Борис Лукич, — усомнился в председателевых проектах Антон. — Любишь ты наперед загадывать.
— А иначе нельзя, иначе и малого дела не сделаешь. И пасеку наладим как следует, и сад вырастим. Я сам тамбовский, у нас там кругом сады. Посмотрел на здешние дички, и поехали мы с агрономом в область, отобрали привитые саженцы, посадили: вот что получилось! — Ершов подошел к крайней яблоне, сорвал крупное, зеленое яблоко, надкусил. — Конечно, не тамбовская антоновка, кисловата, но до осени нальется. Нынче первое лето начали плодоносить — посмотрим, что получится, а после по тому берегу высадим саженцы. Весной глянешь отсюда: бело от яблоневого цвета. Осенью по всему селу — запах антоновки. Знаешь, как спелой антоновкой пахнет? Тонко, щекотливо, вроде как росяным холодком. Да нет, не объяснишь…
Призывно проржала лошадь. Мотоцикл проскочил по мосту, полоснул фарой прямо в глаза.
— Братья Хныгины с рыбалки, — определил председатель. — Что задумался, Иванович?
— Толково все у тебя получается, Борис Лукич. Уверенный ты человек. А я вот уехал из Еланина, будто располовинил себя. Очень уж скороспешно получилось. Свыкнусь ли?
— Ничего. Это пройдет. — Ершов поднялся со скамейки, звонко хлопнул себя по шее. — Комарье заело… Приходи завтра в контору; деньги получишь за ульи.
— Выдумаешь! — отмахнулся Антон. — В жись не продал ни одного. Старик Назаров покойный научил меня этому порядку. Хочешь, говорит, чтобы мед водился, никогда не продавай ульи, лучше даром отдай.
— Вон что! Ну и как, оправдываются его слова?
— И в самое дождяное лето не оставался без меду.
— Я, кажется, тоже начинаю верить в приметы, — усмехнулся Ершов. — Ладно, как-нибудь сочтемся. Отдыхай, Антон Иванович, — и за дела колхозные.
Председатель ушел. Антон вернулся в сторожку, прилег на лежанку, поругивая пса, убежавшего, наверно, к Петрухиному дому: «Окошко бы открыть на всякий случай — комары доймут, — рассуждал Антон. — И так набралось полно. Завтра вот я вас, тварей, выкурю отседова. Принесу можжухи, напущу дыму: тошнехонько станет».
После разговора с Ершовым Антон несколько успокоился. С крестьянской обстоятельностью он уже прикинул, что нужно сделать в сторожке. Гордо думал об ответственности дела, за которое взялся: и пасеку надо обиходить, и за яблонями надо присмотреть. Уже виделся Антону цветущий сад. Проплывал по шоссейке вдоль сада голубой автобус, поблескивающий стеклом и никелем, и люди дивились красоте земли…
Кажется, все-таки вздремнул. Пошарил стенку, нашел выключатель: Михеев так его приспособил, чтобы с лежанки можно было дотянуться. Шагнул за порог и чуть не наступил на Кучума. Он лежал у дверей, должно быть, еще не считая сторожку своим домом.
В первые же дни Антон осмотрел все ульи. В некоторые магазины поставил рамки со свежей вощиной: любят их разрабатывать пчелы. Три домика пришлось чистить от мотылицы и сушить. Отрегулировал летки, подогнал крышки, половой охрой написал на ульях номера.
Недели через две можно было последний раз взять мед. Антон беспокоился, поскольку взяток уже был бедный, а не хотелось осрамиться перед сельчанами, перед председателем. Ни днем ни ночью он почти не отлучался с пасеки. Яблоки начинали поспевать…
В ильин день, бывший еланинский праздник, оставил вечером Антон своего пса на привязи у сторожки, а сам засиделся со сватом Андреем, приехавшим в гости. Только Антон начнет подниматься из-за стола — за руку тянет: