Поздно вечером Тайка прибежала к нему домой, уткнулась в плечо и разревелась. Всхлипывая, рассказала, как отец едва не выпорол ее. Они стояли у распахнутых дверей крыльца. Сергей ощущал прожигающие рубаху Тайкины слезы, и распаляла его обида, хотелось оберечь Тайку и от недоброй молвы, и от родительского гнева. Расхрабрился, решил тотчас поговорить с ее отцом. Тайка удержала:
— Не ходи! Изобьет он тебя, опозорит!
Поднялись в избу. Бабка спала за переборкой. Мать вышла из кухни с лампой, недоверчиво сощурилась, разглядывая Тайку, как будто встретила ее впервые.
— Мама, вот Тася пришла, — чувствуя неловкость, сказал Сергей.
— За чем, милушка?
Тайка растерялась.
— Жениться мы решили, мама.
— Разве по ночам экие дела решаются? Да ты что уревелась-то?
— Папа расшумелся, — пожаловалась Тайка. — Говорит, Саньку еще не женили, а ты-ты… И слушать не хочет.
— Непутем сговариваетесь. Батьку и послушать можно, — рассудила мать. — Завтра я потолкую с ним, а сейчас ступай домой: не приведи господь, увидит кто, греха не оберешься.
— Пусть остается у нас, — сказал Сергей. — Без свадьбы распишемся, и делу конец…
Дом содрогнулся от дикого стука в дверь. Федор Бугров матерился, стращал:
— Тайка, выходи, сучья дочь! Не позорь батьку! Шкуру спущу! Серега, открывай, кобелина! Не то в щепки все разнесу, с косяками выставлю! Хуже будет. И-эх! — Принялся рубить дверь.
— Сережа, не открывай! — обезумев, умоляла Тайка.
— Бегите, бегите, пока целы, двором! — в отчаянии шептала мать.
Морозом продрало по коже. Сергей метнулся в горницу, схватил ружье, припугнул:
— Брось топор, дядя Федь! Стрелять буду!
— Сережа, опомнись! — Мать повисла у него на руке. — Что ты, бог с тобой?!.
— Стращать вздумал, сопляк! Сокрушу-у! — бушевал Бугров.
Трах! Звякнула отскочившая петля. Сергей попятился и, должно быть, от страха сорвал курок. Огнем полыхнул выстрел. Глухо ударил о половицу крыльца топор, и Бугров рухнул на повалившуюся дверь. Застонал, заскрипев зубами.
— Па-апа! Папонька! — кинулась к нему Тайка.
— Ой, головонька моя бедная-а-а! За что великое прегрешение? — причитала, голосила мать.
Вопли женщин полоснули по сердцу, земля как будто начала уходить из-под ног Сергея. Ружье выпало из рук. Как оглушенный сжал ладонями виски и опрометью выскочил на улицу. Подбежавшие на выстрел парни шарахнулись от него.
За гумном упал в траву и сам застонал, как раненый.
Утром, чуть свет, постучал Сергей в окошко участковому Калабухину. Тот вышел на крыльцо в трусах и майке, недовольно поморщился, растирая красные полосы на щеке.
— Пришел, значит, — спокойно сказал он, словно знал, что Сергей сам явится к нему. Видимо, Калабухин приезжал ночью в Тихоново (село находилось в четырех километрах).
— Натворил ты дел, Серега. И меня подвел: давно не было праздников со смертельной дракой. Всю ночь из-за тебя не спал.
— Он умер? — Сергей сжал рукой перилку так, что побелели пальцы.
— В больницу привезли. Ранение тяжелое, в живот.
— Что теперь?
— Теперь посиди тут, я оденусь да отвезу тебя в район. Ясно дело, суд будет: десятка обеспечена.
Сергей опустился на ступеньку, закусил губу. «Вот и кончилась наша с Тайкой любовь, возненавидела, наверно. И с Саней больше не друзья. Главное, сам Бугров выжил бы… Что с мамой? Попросить Калабухина завернуть в Тихоново?»
Было томительно ждать, когда Калабухин соберется и заведет мотоцикл. Увозил бы поскорей, пока нет никого на улице.
А село уже просыпалось. Перекликались петухи. Солнце румяным колобом катилось по крышам. Тонкие дымки тянулись из изб, горчили росный воздух. И было обидно, что завтра он не увидит всего этого; кто-то другой сядет на его трактор, и кто-то другой приглянется Тайке. Может быть, совсем уедет она из Тихонова.
Проскрипели под яловыми милицейскими сапогами ступеньки. Все. Арестован. Многие тихоновцы будут на суде и, конечно, Сашка, сама Бугриха. Тайка. Это невыносимо.
Сергей лежал на печке (соскучился по ней). Мать сидела на краешке у приступков, перебирала в корзину лук и рассказывала про деревенское житье-бытье:
— Бугров-то долго в больнице лежал: вышел оттоле худой, как вымолоченный сноп. Последнее время жил смирно. Тайку невзлюбил, проклинание ей высказал, так и не простил. Ждала она тебя. Я ей говорю: «Таиска, пошто со мной, старухой, горе вздумала делить? Замуж тебе пора, а то засидишься в девках». Буду, говорит, ждать Сергея. И правда, не видно было, чтобы гуляла с кем. — Положила на корзину усталые руки, вздохнула. — Может, и дождалась бы, да комнату ей дали на лесоучастке. Тут и присватался к ней вербовочный хлюст. Смотрю, в лавке берет Санька два ящика водки, а Манефка Никулина тычет мне локтем: Тайку замуж выдают.