Кур Иван Михайлович зарубил и петуха не пощадил, потому что какой от него прок — яиц не снесет. Теленка, не посчитавшись с указанием, продал на мясо многодетному Николаю Семенову, приехавшему с Севера. Тот взял без всяких опасений, правильно сделал.
Насчет Милени ходили к совхозному директору Ермилову, пытался уговорить, что не будет от нее помехи общественному стаду. Ничего не добился, понял, сколько ни мудри, не отступятся, раз такое положение.
Борька Морозов подъехал на грузовике с высокими бортами во время обеда. Машина у него специальная для перевозки скота, нынче не гоняют на сдачу своим ходом, чтобы коровы не теряли в весе.
Васильевна не успела даже подоить корову, потому что Борька начал торопить. Вся деревня помогала заводить Миленю по наклонным половым доскам в кузов машины: Иван Михайлович с Борькой что было силы тянули за веревку, привязанную к рогам, остальные подхлестывали и подталкивали сзади, выкручивали хвост. Миленя упрямо упиралась, раздувала ноздри, ее пугали возбужденная толпа людей, запах машины и высота, на которую предстояло подняться, но все же пришлось покориться. Борька безжалостно привязал ее голову к переднему борту, победно хлопнул ладонью по лопатке:
— Пришвартовали, никуда не денется! Ты, Михайлыч, полезай в кабину.
— Не-е, я в кузове останусь, все для нее поспокойней.
Жена, не стесняясь односельчан, оплакивала Миленю, как человека, терла фартуком покрасневшие глаза, суетилась около машины. Иван Михайлович недовольно хмурился, даже почувствовал некоторое облегчение, когда тронулись.
От Евдокимова до самой железнодорожной станции — гравийный большак. Борька погнал машину без всякой осторожности, так что Ивану Михайловичу самому было впору устоять на ногах. Однообразно стелилась под колеса белая дорога, сухим ветром секло глаза.
Миленя не пыталась освободиться. Веревка больно давила ей голову, кузов шатался под ногами, она напрягалась, как на льду, обмирала, когда встряхивало на выбоинах.
Что же произошло? Куда и зачем ее везут? Еще какой-то час назад она со спокойной сонливостью лежала на теплой деревенской луговине вместе с другими коровами, ее ласкало солнце, просеянное через березы, овевали знакомые запахи, и все это казалось вечным и неизменным.
Когда Миленю выпустили впервые на улицу, она одичало носилась с такими же телятами, посчитав себя независимой от человека, но ошиблась и давно уже не представляла своего существования без хозяйки. Сейчас ее не было рядом, а Милене хотелось доиться, она все ждала, когда освободят рога, сбросив ненавистную веревку, и отпустят снова на деревенскую улицу… Ее свели на землю совсем в незнакомом месте, поместили в отдельный загон, где держали бракованных коров. Здесь им предстояло провести последнюю ночь перед отправкой в город.
Получив в конторе всего двести пятьдесят рублей, — за такую цену сдают телят, — расстроенный Иван Михайлович еще раз подошел к загону. Миленя требовательно мычала, звала хозяйку: ей давно пора было доиться, вымя настолько расперло, что из сосков капало молоко. Иван Михайлович спросил у рыжего заспанного мужика, дежурившего возле коров, нет ли ведра, дескать, молоко пропадает. Тот безразлично отмахнулся:
— От этих коров мне никакого молока не надо.
Побрезговал. Словно прокаженная стала для всех Миленя. Проклиная работников заготскота за то, что коровам приходится стоять без корма, чуть не по колена в истоптанной навозной грязи (лечь негде), Иван Михайлович пробрался к Милене, подоил ее прямо на землю, чтобы не страдала напрасно. Больше ничего он не мог для нее сделать. Напоследок погладил ей белый лоб, почесал шею — жалко расставаться, а надо, ничего не попишешь. Прощай, Миленя…
В железнодорожном буфете людно — привезли пиво; народ тут шумливо-разговорчивый, бойкий. Иван Михайлович, на всякий случай, опасливо придерживал в кармане деньги — не обчистили бы. Сели в дальний угол под громадный фикус. Выпили по кружке пива с прицепом: Борьке много нельзя, потому что за рулем, Иван Михайлович помнил наказ Васильевны быть поаккуратней.
Обратно он ехал в кабине. Ругал зоотехника, ругал конторское начальство.
— Полцены заплатили за такую корову! Ей-богу, обманывают, жулики!
— Потому что больная она, по самой низкой категории идет, — пояснил Борька.
— Что с того, что больная? Небось мясо-то не сырьем едят, варят, — возразил Агафонов.