— Может быть, таких-то на мыло отправляют, — то ли всерьез, то ли наподзадор ответил шофер.
— Ну, коли так, значит, богато жить стали. Отчего, спрашивается, коровы стоя́т в навозной жиже? Я вот ее, сердешную, подоил прямо на землю — ведра даже не подали. Это порядок? Под суд надо за такое отношение к скотине.
Ивана Михайловича поматывало в свободной кабине ЗИЛа: порожнюю машину Борька гнал еще быстрей. Ему-то что? Здоровый парень, спокойный, руль крутит играючи, беззаботно посвистывает да ухмыляется, глядя на удрученного старика. Перед глазами Ивана Михайловича все стояла молочная лужа на черной, истоптанной копытами земле, тяжело вздыхал и, стараясь вызвать сочувствие, повторял:
— Все, Борька, теперь я чистый пролетарий. Шабаш!
С этого дня старики Агафоновы прекратили свой сенокос. Расстроилась привычно налаженная из года в год жизнь. Кой-какие дела по дому, конечно, найдутся, но главного нет. Выйдет Иван Михайлович на лавочку в палисадник, неторопливо покуривает, словно назло соседям, занятым страдными делами.
К счастью, приехали сыновья: На своем собственном «Запорожце» подкатили к дому! С коровой не повезло, зато машина у крыльца стоит на заглядение всей деревне, сверкает, как игрушка, красной эмалью. Старший сын Алексей купил. Толково живет (Иван Михайлович гостил у него как-то зимой), работает крановщиком. Володюха техникум кончил, конструктором числится, а в заработке поотстал. Все же в люди вышли, отца с матерью не забывают — не пожалуешься. Сам Иван Михайлович понимал свое простое крестьянское назначение и никуда вовек не стремился из Евдокимова, только воевать уходил.
Вот сидят сыновья за столом против распахнутого окна, оба в белых рубашках, русоволосые, голубоглазые, пьют-едят с аппетитом. Радостно на них посмотреть. Внук Игорек прижался к бабушке, она гладит его выгоревшую челку, приговаривает:
— Кушай, кушай, милый мой! Я думала, и Танюшку с Леночкой привезете, или получили наше письмо, дак решили, что туго им будет без молока?
— Побоялись брать, потому что первый раз на машине. Они в августе с Лидой приедут.
— Такая неожиданность произошла — все хозяйство нарушилось, — сказал Иван Михайлович. — Сейчас бы как хорошо по кринке молока опрокинуть с дороги-то.
— Ужо можно взять у Серегиных.
— Ничего, молока выпишем в совхозе, в любое время, как понадобится, съездим на ферму, — рассудил Алексей.
— Это все не свое, — не соглашался Иван Михайлович и рассказывал уже второй раз, как зоотехник определила болезнь у Милени. — Можете представить, на шее под кожей появилось что-то твердое, будто камешек. Из-за этого пустяка и пришлось сдать. Да хоть бы деньги заплатили, как положено.
— Что ни делается, все к лучшему, — неожиданно заявил Володюха. — Вы же сколько раз твердили: наверно, последнее лето держим корову, не по силам. И не расстались бы, если бы не случай, потому что привыкли к старинке, дескать, кормилица. А чтобы ее прокормить, сами круглый год вкалываете, не бережете себя, да мы все отпуска только и занимаемся сенокосом. Еще вопрос, кто кого кормят?
— Ведь вот внучата приедут, как же без молока?
— Не беда, они уже повыросли.
— Теперь отдыхайте, как на курорте, — с некоторой обидой молвил Иван Михайлович. — Утром мать хоть до обеда не будет будить.
— Леша что-то похудел нынче, — отметила Анна Васильевна.
— Деньги на машину копил, — шутливо хлопнул по плечу брата Володюха.
— Здоровье-то прежде надо беречь.
— Здоровья могу дать взаймы этому интеллигенту, — кивнул, в свою очередь, на младшего брата Алексей и с достоинством положил на край стола тяжелые, привыкшие к металлу ладони с непромываемой чернотой вокруг ногтей.
— Выйдем, припечатаю к зеленой травке на обе лопатки, — задиристо встряхнул волосами Володюха.
— Выдумайте еще людей смешить! — обеспокоилась Анна Васильевна.
Давно обзавелись семьями, у самих дети, а как вырвутся из города на домашнюю волю, так одолевает их ребячество. Не заметил Иван Михайлович сочувствия со стороны сыновей, вроде бы даже рады, что родители наконец расстались с коровой. Может быть, они и правы: всему приходит свой срок.
Вышли покурить на свежий воздух. Ребятишки, Игоревы сверстники, уже толкались около машины, робко дотрагивались до нее. В синем вечернем небе с писком носились ватажные стрижи, где-то за избой догорало солнце. Обнимая сыновей за плечи, Иван Михайлович больше не сетовал на судьбу, говорил, соглашаясь:
— Ладно, ребята, шут с ней, с коровой! Мы с маткой теперь уж люди не передовые, верно, что надо и отдохнуть когда-то.