Наутро сыновья перебрались в машину, проклиная комаров. Чего их ругать-то, если природа определила каждой твари свое назначение? Иван Михайлович прилег в шалаше на согретой фуфайке, вздремнул часа полтора. Костер за это время совсем прогорел, пришлось заново раздуть его. На машину пала крупная роса. Солнце еще не взошло, но небо осиянно светлело, и побледневший месяц, словно застигнутый врасплох, казалось, истает в вышине. Отливая стальным блеском, недвижимо покоилось озеро. Иван Михайлович потревожил его, зачерпнув котелком воды на чай; круглые листья лилий, прилипшие к воде, покачались вместе с ней и замерли в прежней дремотности. Потянуло зоревым ветерком, березы отозвались сдержанным шепотом, и наконец прорвалось, хлынуло откуда-то из-за спины солнце.
Утро вернуло неугомонному Ивану Михайловичу деятельное настроение. Нетерпеливо постучал кулаком по крыше машины:
— Эй, рыбаки! Петушок пропел давно, самый клев проспите. — Потирая ладонями заспанные лица, сыновья выбрались из машины, помахали руками, как на зарядке, перед тем, как согреться чайком. Алексей сразу поплыл на лодке осматривать сеть. Иван Михайлович с Володюхой вырубили по длинному шесту, стали ботать в травниках около берега. Заметно было, как заволновались, толчками погружаясь в воду, пенопластовые поплавки.
— Вот он, красавец! — Алексей высоко поднял полукилограммового березовского карася, сверкнувшего на солнце золотым слитком.
Остальных выбирал вместе с сетью в лодку. Восемь карасей да щуренок попались, хоть продавать вези в деревню, Хорошо, что предусмотрительно взяли соль; положили рыбу в ведро и круто посыпали, чтобы после коптить.
— Пошли с удочками туда, где я вчера ловил, — позвал Володюха брата.
Поистине неуемна рыболовная страсть, Кажется, уж есть отменный улов, так нет же, не хочется сидеть сложа руки: зря, что ли, приехали?
Иван Михайлович остался около машины. Клевало и здесь неплохо, только лезли на крючок настырные ерши да окуньки чуть больше пальца. Чики-чики-чики… — слышалась в лугах бодрая музыка сенокосной поры — кто-то натачивал косу. Иван Михайлович воткнул удилище, поднялся за перелесок и увидел пожилую женщину в платке, повязанном концами назад, и самодельных белых шароварах — единственное спасение от комаров. Косьба у нее не ладилась: потыркает немного косой да пристукивает клин, снова лопаткой вжикает.
— Привет труду! Смотрю, у тебя не косьба, а одна маета.
Женщина слегка оробела, но тотчас улыбнулась, увидев, что перед ней стоит старичок, похожий на тех, которые неожиданно появляются в сказках, чтобы сделать доброе дело и исчезнуть.
— Расхлябалась, мнет траву. Уж соднова точу, а толку мало.
— Всегда бери запасную косу. Погоди минутку, я тебе налажу.
Иван Михайлович сходил к шалашу, закрепил как следует косу новым клином. Сам и поточил ее первый раз.
— Теперь пробуй, — не без гордости сказал он, присаживаясь покурить, как на своем покосе.
Женщина благодарила, дескать, теперь коса идет, будто по воде.
— Чей будешь? — поинтересовалась она.
— Дальний. Агафонов из Евдокимова. Слыхала про агафоновские горшки?
— Как не слыхать! Это которые черные, необлитые. У меня еще две кринки такие сохранились.
— Вот-вот! Отец мой был горшешником-то, из черной глины делал посуду, без глазури, а потаповские из красной глины крутили. Наша посуда была не в пример лучше. И к вам в Большой Починок возили горшки.
— Сам-то не занимаешься этим?
— На отце перевелось. Нынче гончарное ремесло без надобности. Шабаш! Десятый год на пенсии нахожусь, — с охотой рассказывал Иван Михайлович про себя. — Тоже с маткой корову держали, пришлось недавно сдать: болезнь у нее определили.
— Худо летом-то без коровы остаться.
— Да уж чего хорошего! — согласился старик. — У тебя или некому больше косить?
— Некому, все одна бьюсь.
— Вишь как получается. У нас двое сыновей в отпуск приехали, думали, помогут с сеном управиться. Вокруг страда, что называется, а мы бьем баклуши — с удочками сидим на озере. Подумай-ка, ведь трое мужиков! В одно утро могли бы целый гектар травы сдуть.
— Ясно, не то что в одиночку.
— Ежели потребуется сено от дождя схватить, дак покричи нас, не стесняйся. Мы здесь, поди, не один день проканителимся.
Вернулся Агафонов на берег, нехотя вытащил очередного ерша да больше и не закидывал удочку: мелюзгу удить в забаву только ребятишкам, вроде Игорька.
День разгорался ясный, росу согнало, озерная ширь раскалилась до белизны — аж глаза режет от мелкой ряби. Приветливо открылись чашечки лилий, зашуршали слюдяными крыльями стрекозы: насыщалась июльским солнцем земля, и все сущее на ней в эту пору торопилось жить. Иван Михайлович отрешенно смотрел на заозерные угористые леса, никогда в жизни у него не было столько времени, чтобы сидеть весь день просто так и любоваться природой, а все-таки как-то пустынно на душе, потому что оторвался от настоящего дела.