Еще ночевали на озере. Утром старик не выдержал, решительно засобирался домой. Сыновья не стали возражать, поскольку, кроме карасей, на этот раз попалась щука килограмма на три. Ее положили в багажник на крапиву, чтобы довести свежей.
Прошла вторая неделя. Агафоновы тяготились вынужденным бездельем: осталось всей заботы — огурцы поливать. Иван Михайлович от такой досужливости принялся перекладывать печку в бане. Алексею с Володюхой, кажется, уж и рыбалка стала надоедать, приналегли на водочку.
Раз вечером, когда сыновья улеглись спать в горнице, Анна Васильевна, будто таясь от них, сообщила:
— Слышь, Сорокины из Городища корову будут продавать.
— Развелись, что ли?
— Ага. Фаина с дочкой ушли к матке, в село, Игнахе одному-то корова не нужна, вот и намерены продать ее, а деньги поделить.
— Ну не дураки ли?! Не жилось честью. Обожди, Файка повертит хвостом да спохватится.
— Говорят, всерьез разошлись. Дак ты как думаешь насчет коровы?
— Время упустили, люди уж обеспечились сеном, — высказал сомнение Иван Михайлович.
— Еще не совсем опоздали. Вспомни, как, бывало, после войны чуть не до снегу косили, — склоняла к своему Васильевна. — Не прозевать бы, раз случай такой выпал. В совхозе нынче не продадут, потому что у самих на ферме убыток.
— Стоит ли уж заводить канитель? Одинова отрубили — и шабаш.
— Скоро Лида приедет с ребятишками. Игорек тоже до самой школы у нас останется: как бы хорошо попоить их своим-то молочком.
— Ладно, ложись-ка спать, после обмозгуем это дело.
Но сам Иван Михайлович уже не мог уснуть, до рассвета ломал голову над задачей, которая, казалось, была решена навсегда. Нет, не годится такое житье! Дом без коровы, что часы без маятника.
Прежде чем заголосили петухи, Иван Михайлович толкнул в локоть хозяйку:
— Слушай-ка, ребятам пока ничего не говори, а днем сходи в Городище, посмотри, что за корова. Коли приглянется, то узнай, сколько за нее возьмут.
Корова Васильевне приглянулась. Миленя была черной масти с белым лбом, а эта — светло-бурая, имя тоже веселое, ласковое — Зорька.
Сразу все встало на свои места: жена привычно забренчала с утра подойницей, потом слышно было, как она разливала молоко, и обрадованно мурлыкал возле нее кот Барсик. Иван Михайлович выпил для пробы поллитровую банку парного молока, удовлетворенно крякнул. Сами пробудились сыновья, когда заслышали, как он отбивает косы: небось понимают, что через два дня уезжать.
Втроем вышли за гумна. Солнце чуть приподнялось над лесом, отмечая тенью всякий крохотный холмышек. На краю ржаного поля стояли два комбайна, вот осушит росу, прикатят на мотоциклах механизаторы. Жатва уже началась.
Первый повел покосево Алексей, за ним — Володюха, Иван Михайлович встал в конце. Дружно, в одно дыхание взмахнули косами. Эх, зря упустили дорогое время! Хороша была-трава, тимофеевка с листюгой и клеверком, попересохла на корню. Хоть бы такой-то натяпать. Придется ребятам попотеть в эти дни: вон рубахи на спинах моментом взмокли. А как же иначе? Для нее, для кормилицы, сена не напасешься — все смолотит за зиму-то.
НОЧЛЕГ В ЖУРАВЛИХЕ
С отпуском Ивану Ветлугину не повезло: ноябрь кончался, самое непутевое время. Ничего не поделаешь — график, другим выпал черед гулять летом.
Он работал машинистом на компрессорной станции. Отпуска привык проводить по-холостяцки: подвернется путевка в дом отдыха — брал не раздумывая, а чаще договаривались с дружком, Володей Леонтьевым, из шестого цеха, и отправлялись на его дюралевой лодке с мотором «Москвич» в двадцать пять лошадиных сил вниз по матушке по Волге, на костромские разливы. Все три недели кормили комаров в устье Соти, надоест рыбачить в одном месте, сворачивали палатку и перебирались в другое. Время в таких кочевках пролетело незаметно, отдых был стопроцентный: полная свобода, любимое занятие, тишина. После надоевшего шума в компрессорной ее ценишь, как особую благодать.
Прошлый год Ивану удалось даже съездить на море, в Крым. Не понравился хваленый юг с жесткими галечными пляжами, с знойной сушью над выжженной, бурой травкой, не прикрывающей песчаную землю. Он был уроженцем заволжской стороны и не мог себе представить длительного существования без лесной успокоительной прохлады и текучего березового шелеста, без потаенных речек с берегами, обрызганными красной смородиной, и привольных костров на берегу, без утренних и вечерних зорь, спокойных, неторопливых.