— Кино смотрела.
И долго после этого в темноте висели протяжные вздохи, перебиваемые беспечным храпом, доносившимся с печи. На улице вьюжило, в стены точно песком сыпали. Тихонько позванивало разбитое стекло. Люся прислушивалась к каждому звуку и к самой себе: что-то будто стронулось внутри и настороженно дребезжало, как это стекло. Когда шла домой, думала: только бы добраться до постели, а теперь не спалось, близко подступили те дни, когда Иван приезжал последний раз в деревню.
Лето было в самой спелой поре — август начинался. Сенокосная горячка свалила, на одних полях рожь ждала комбайна, на других ее уже сеяли. Люся полдня тряслась на подножке сеялки, глотала пыль. «Беларусь» бойко бегал по комковатому полю: сколько ни говори Ваське Лобану, все равно не сбавляет скорость, точно на призовой гонке.
В такой неудобный момент и появилась на дороге белая рубашка Ивана Ветлугина. Шел он из села. Остановил трактор, закурили с Лобановым.
— Здравствуй, Люсь! Тебя так припудрило, что и не узнаешь. — Насмешливо прищурил глаза, посасывая папироску.
— Это ты форсишь, как в праздник, а мы работаем.
— Рабо-отаем! — передразнил Иван. — Я на таком «Беларусе» не один год тыркался. Дай-ка, Вась, я ее прокачу.
— Валяй, я пока покемарю.
Васька уступил руль, завалился на мешки с зерном. Вечно будто непроспавшийся увалень, лицо красное, разомлевшее, безбровое.
Пых-пых-пых — снова застрекотал трактор. Он бежал потише, и сеялка катилась по сухому после культиватора полю как-то ровнее, а может быть, Люсе это только казалось. Белая рубашка Ивана слепила глаза: в кабине было только одно переднее стекло. Иногда он оборачивался, подмигивал, встряхивая русыми волосами, получалось это у него само собой, от хорошего настроения. Люся прятала глаза под низко напущенным на лоб платком, в груди делалось горячо, будто бы снежный ком таял.
Солнце заходило то слева, то справа, потом потерялось совсем: не заметили, как синяя туча с дымчатыми курчинками по краю вспенившейся волной выхлестнулась из-за деревенской верхотинки. Хлынул окатистый, теплый дождь. Люся спрыгнула с подножки, побежала по рыхлой пахоте к опушке.
— В кабину иди! — позвал Иван.
Она не остановилась, и он тоже припустил за ней. Встали под березой, но дождь доставал их и там, и вовсе не хотелось прятаться от него — пусть прополощет до нитки, смоет всю пыль, освежит. Смеялись над Васькой. Тот хлопотал вокруг мешков, старался укрыть их полиэтиленовой пленкой, ее вырывало, коробило ветром. Наконец справился и сам укрылся вместе с рожью.
— Ему теперь хоть из ведра лей, — сказал Иван.
— Сидит, как хомяк в норе.
Люся нарочно шагнула из-под березы, сдернула с головы платок и лицо подставила дождю. Щекотливые капли катились по шее, по желобку меж лопаток.
Иван подтрунивал, дескать, полезно на дождичке постоять — подрастешь малость. Она не обижалась, понимала, что говорит он не в обиду, потому что не зря выскочил из кабины и мокнет возле нее. Белая рубашка прилипла к телу, сделалась тонкой и прозрачной, как кожурка на бересте. Только русые волосы упрямились, не поддавались воде. Ее забавляло, что он попал под дождь, и было приятно чувствовать на себе его вроде бы удивленный взгляд, как будто видел он ее впервые. Прежде ведь не замечал, да и где было замечать, если лет на пять старше да в город уехал. А тут дождь, что ли, совершил такое чудо — засмотрелся. И пальцы Люсины поймал в свою горячую после руля ладонь.
Туча укатилась за Чернуху. Из лесу пахнуло грибной свежестью, листвяная дрожь вспугнула тишину. Поле потемнело, будто только что вспаханное, по нему уже расхаживали сытые скворцы, тоже умытые дождем, с глянцевитой прозеленью на крыльях. Листья деревьев лоснились на солнце, травы самоцветно вспыхивали, даже замызганный «Беларусь» помолодел — столько света и новизны было во всем. И встала крутая, яркая радуга над загумнами. Люся с Иваном шли к ней, и представлялось, что там, за радугой, еще светлей и торжественней.
Больше не будет такого августа, тех звездных ночей, какие приходят раз в жизни. Иван провожал ее до крыльца, и они почти до рассвета сидели на скамейке. С поскотины доносилось привольное всхрапывание лошадей, стригли кузнечики, полная луна плавала в пруду, студила неподвижную воду; березы на берегу дремали…
Иван обещал писать, да не дождалась ни одного письма, наверно, другая встретилась ему: город велик. Она, конечно, не святая, чтобы ждать напрасно. Одно лето ухаживал за ней приезжий парень, дорожный мастер, думала, всерьез, но оказался прохвостом. То ли стала разборчивей после всего этого, то ли не встретился подходящий человек, только до сих пор засиделась в девках…