Почему-то не хотелось торопиться уходить, в избе сделалось теплей, возле самовара и разговорчивой доброй старухи — уютно. Лишь за стеной все шипел ветер, свевал с угла крыши снег. Ивану стали приходить мысли о том, что он мог бы быть своим человеком в этом доме, а не ночлежником, и усохшее родовое дерево Ветлугиных снова пустило бы побеги. Старуха, наверно, была бы рада внучатам и его полюбила бы, как сына.
— Вон Харлампьевна впробеги бежит, видать, двенадцать: она всегда коло этого время ходит на ферму в Телегино. Часы-то у нас остановились. — Она подошла к ходикам, подтянула гирю.
Иван тоже встал из-за стола.
— Спасибо, тетя Нюра, за хлеб-соль. Не обессудь за вчерашнее.
— С кем не бывает? Конь о четырех ногах и то спотыкается. Долго ли побудешь в деревне?
— С неделю.
На улице было пасмурно, но все равно от белизны снегов исходил надоедливый свет, отзывавшийся болью в глазах. В поле гуляла метель, курилась поземка, затягивала дорогу, низко над землей пластались вороны и никак не могли обогнать Ивана — сбивал ветер.
Лишь в лесу у реки было тихо. Постоял на мосту, над черной зимней водой, в которой ничего невозможно было разглядеть, и в душе у себя ощутил непонятную смутность.
Через два дня он шел с легоньким чемоданом этой же дорогой к автобусу. Было погожее утро, солнце только что выпросталось из облаков, зажгло снега, и длинные тени от придорожного ельничка хлестнулись через широкий тракторный след — Валька проволок навстречу клеверную скирду на своем ДТ.
У остановки стояла одна Люся. Поздоровалась приветливей, чем первый раз. Лицо ее, слегка зарумянившееся, закутанное в платок, казалось маленьким, в каждой черточке его была какая-то особенная ясность. Серый кроличий пух шевелился от малейшего движения воздуха, и почему-то Иван поймал себя на глупом желании дотронуться до ее платка.
— Уезжаешь?
— Да, нагостился.
— Ты бы летом отпуск-то брал.
— На будущий год, может, что получится.
Автобус уже вынырнул из леса, бесшумно приближался, вырастая в размерах. Надо было что-то сказать Люсе. Но что? И имеет ли теперь это смысл? Автобус поравнялся, испустил тяжкий вздох. Шагнув в распахнувшуюся дверцу, Люся обернулась:
— Счастливой дороги, Иван!
«Я тебе напишу», — хотел крикнуть он, но, неуверенный в ее согласии, только помахал рукой. А когда дверца снова скрипнула и захлопнулась, Иван вдруг спохватился, что тоже мог бы доехать до села и обратно, чем торчать здесь в чистом поле…
Минут через пятнадцать автобус вернулся. Иван сел на то самое место у окна, где только что сидела Люся, — еще не успело затянуть ледком полоску, которую она протерла варежкой на заиндевевшем стекле. Он смотрел в окно с тем кажущимся вниманием, когда человеку безразлично, на что он смотрит, потому что взгляд этот выражает лишь желание остаться наедине, со своими мыслями. А в мыслях была сумятица. Иван каялся, что приехал в деревню, и, желая убедить себя в этом, представлял, как сегодня же вечером они соберут в общежитии «компашку», и все снова забудется. И сам же не верил в обманчивость своих рассуждений — наскучили подобные компании с бахвальским молодечеством друг перед другом, в его возрасте следовало бы уже посерьезней взглянуть на жизнь.
До подробностей явственно вспоминался тот август, звездные ночи с теплым березовым ветром над крыльцом Люсиной избы. Неужели этому больше не бывать? Ведь не раз еще зацветут по берегам Чернухи луга, полуночные зарницы будут зорить хлеба, пройдут спорые грибные дожди, и встанет над полями ясная радуга, и все это будет томить Ивана постоянным позывом. «Полжизни прожито. Неужели это были лучшие годы? — спрашивал себя он. — Надо вырваться летом в отпуск, упросить начальство. Может быть, в последний раз. И тогда больше не потребуются ни путевки в дома отдыха, ни Володина лодка с мотором».
МОСТИК С БЕРЕЗОВЫМ ПОРУЧНЕМ
Рассвет подходит к Никольскому из-за реки. Пока теплится ровным спокойным светом заря, лес черным зверем горбится на увалах. Но вот из мрачной глубины его вырывается солнце, и начинают распознаваться отдельные деревья, розовато дымится над поймой подвижный парок, зажигается шпиль церкви, золотисто вспыхивают купы кладбищенских берез, и, наконец, лучи дотягиваются до сельской улицы, жарко слюденят окна изб.