Горница Евстигнея Колотовкина пока на теневой стороне. Спит в горнице приехавший погостить к тетке студент Виктор. Мать его тоже была здешней, но после войны жизнь занесла ее в город. У тетки детей нет, она рада приезду племянника.
Свежий утренний воздух процеживается сквозь марлевую занавеску. Скрипит колодезный ворот, кокочут куры, строчит мотоцикл — все это сквозь сон. Взлаял будто над самым ухом кобель Фомка и разбудил.
Дядя Евстигней сидит на крыльце, видно, поливал огурцы, вода в ведрах еще не устоялась, покачивается. На нем серая рубашка, серые штаны и форменная фуражка лесника с потрескавшимся козырьком и линялым зеленым околышем. И длинное лицо его кажется серым, щетина искрится на впалых щеках. Хрящ просвечивает на тонкой переносице, брови как бы вздернуты невидимыми ниточками кверху, взгляд соколино-зоркий. Сидит он, поставив на приступок босые жилистые ноги с бугристыми, желтыми ногтями. Фомка, вислоухий кобель, помесь гончего с лайкой, валяется возле.
— Проспал ты зарю. Куприяновы ребята давно прошли с удочками.
— А мы сегодня лавы будем ставить. Зыков говорил, к восьми собираться.
— Как бригадир, наряды дает! — насмешливо мотнул головой Евстигней.
— Мне топор надо, — не обращая внимания на ироническое замечание, сказал Виктор.
— Не брал бы, еще тяпнешь по ноге. Чай, без тебя большевики обойдутся. Этому корявому-то черту нечего делать, везде суется. Ему и рожу-то своротило потому, что сам к молотилке полез: ведь председателем был.
— Со всяким могло случиться. Зря ты так о нем, мостик — дело общее, всему селу нужен. Тебе самому же приходится чаще других ходить за реку.
— У меня вон сапоги — бродни.
— Я все-таки пойду помогу.
— Валяй, коли велика охота, — напутствовал Колотовкин, досадливо поскребывая пятерней плечо.
Виктор знал, что между дядей Евстигнеем и Василием Зыковым никогда не было согласия. Перед самой войной Колотовкин неудачно сватался к славнице Марье Фроловой, да так и ушел на фронт холостяком. И Зыков воевал. Обоим посчастливилось вернуться домой. Но стала Марья женой Зыкова. Вот когда закипела злость в Евстигнее: ведь Зыков был старше его лет на пять, а Марьи — на все десять.
Зыков — в председателях, мужик лихой, плечистый, русые волосы — в крупное кольцо. Счастье ему с молодой женой. Мучительно было Евстигнею держать в себе затаенную неприязнь. Вмешалась судьба, отомстила за его обиду.
Молотили рожь. Зыков поторапливал баб, сам подавал снопы в молотилку, и вдруг внутри ее завозился страшный железный грохот: вылетел зуб из барабана. Зыков с окровавленным лицом повалился навзничь с полки на снопы. Около месяца лежал в больнице, крепко изуродовало: щеку разорвало, переносицу продавило, по лбу наискось прочеркнулся широкий белый шрам.
Страдал Василий Зыков больше не от своего увечья, а потому, что рядом с ним цвела Марьина красота. Особенно на колхозных праздниках наваливалась тоска: замечал он, что все смотрят на них и жалеют его, и жалеют Марью.
Однажды после посевной составили столы прямо в кругу под березами. Поначалу все шло своим чередом: Зыков, взмахивая увесистым кулаком, произнес тост, бабы затянули под гармонь песню, уж пляску затеяли. Зыков хмелел, стискивая зубы, давил в себе всегдашнюю боль. Почему-то, когда играла гармонь, ему делалось невыносимо тягостно.
Напротив сидел Евстигней, щурил зоркие глаза, поглядывая на Марью не то чтобы нахально, а с едкой ухмылочкой, дескать, поживи теперь, покрасуйся с таким-то муженьком, разборчивая славница, сама когда-то оттолкнула свое счастье, отказав ему, Евстигнею.
— Чего эдак поглядываешь на мою жену да губы кривишь? — не сдержался Зыков.
— А ты занавесь ей лицо, как турки делают, никому и не показывай, — подковыристо ответил Евстигней.
Шрам на лбу Зыкова багрово вздулся. Он тучей навис над Евстигнеем и сгреб за пиджак, припечатал спиной и затылком к березе так, что с нее переспелыми желудями посыпались майские жуки…
После этого Зыкова сняли с председателей: Колотовкин послал жалобу на него в район. С годами ревность меж ними утихла, но скрытая вражда осталась. И сейчас Евстигней, конечно, понимал, что лавы нужны и селу, и соседним деревням, только участие в их постройке Василия Зыкова раздражало его.
В начале лета никольские перекидывают через Святицу новые лавы — пешеходный мостик в два-три бревна шириной. Его сносит весенним паводком. За рекой — лес, в лесу будут ягоды, грибы.
Нынче артель собралась маленькая, всего четверо. Закоперщиком, как всегда, Василий Зыков, мужик еще крепкий в свои пенсионные годы. Тут же его ровесник Павел Кулешов — совсем старик, с маленькой птичьей головой и нездоровой желтизной в глазах. Еще — Колька Мартынов на своем гусеничном тракторе: подвез хлысты и тоже плотничает. Виктор оказался в этой компании случайно, ему, мечтавшему-о подвижничестве сельского учителя, хотелось настоящей крестьянской работы и доверия со стороны деревенских жителей.