Виктор не стал возражать, ушел в горницу, где чувствовал себя не так стесненно, и расхлестнулся на кровати. Голова кружилась легким хмелем. Наплевать ему на все, у дяди Евстигнея свои счеты с Зыковым. Вряд ли они когда-нибудь помирятся, избы их стоят друг против друга, разделенные не только широкой улицей. «Как же так можно — всю жизнь быть соседями и враждовать? Пора бы избавиться дяде Евстигнею от унизительно-мстительного чувства к Зыкову», — размышлял Виктор. И думалось ему о скором времени, когда он будет учительствовать в таком же селе и научит ребят не только грамоте, но и честности, дружелюбию. Он и сам не смог бы объяснить, почему готовился стать именно сельским учителем? Может быть, это был зов крестьянской крови?
Гармонь вырвалась на улицу, рассыпаясь переборами, и покатилась вниз по селу: Генка с Минькой направились к клубу. И Виктора поманило за ними, быстро переоделся и вышел на крыльцо.
Все чинно, все на заглядение у дяди Евстигнея: крылечко с перилками и лавочками, на простенке возле дверей — голубой ящичек для газет и писем. Только от кого их ждать? Дом обшит тесом, под окнами — палисадничек, чтоб скотина не лезла, не мяла траву. Прохожие завидуют такой устроенности. Зря завидуют.
Вдоль села туда-сюда фыркали мотоциклы. Редкие фонари зажглись на сосновых столбах, бабочки бестолково мельтешили около них, должно быть, обжигались о лампы, но снова тянулись к свету.
Перед клубом на «пятачке» начались танцы под зыковскую гармошку. Отсюда даже сейчас виден мостик с белым березовым поручнем — живописно. Без него селу вроде бы не хватало, как картине, завершающего мазка. Облокотившись на поручень, уже стоит завороженно над водой какая-то парочка. Все, кто пойдет за реку, будут поминать добром строителей и прежде всего Зыкова, потому что за многие годы привыкли к тому, что «лавы ставит Василий Зыков». И то, что работал с мужиками и сидел с ними за столом, отзывалось теперь в душе Виктора очень необходимым и благодатным ощущением причастности к заботам сельчан.
Над заполицей малиново припаялась заря, она не погаснет до утра, только сдвинется по кругу за реку и разгорится снова, народит красное солнышко. Каждый новый день всегда сулит надежду — так разумно устроено природой.
КАБАНЫ
Павел Спиридонович Маркелов пошел утром к речке нарезать ивовых прутьев, поравнялся со своим картофельником и остолбенел — все грядки были взрыты будто сошником. Только цвести начала картошка, и на тебе — нежданная проруха случилась. Это кто же так набезобразил?
Думать долго не пришлось. В Гуленихе вовек ни у кого не было свиней, а Федор Трошкин завел хавронью. Не хватило ему, огарку коротконогому, коровы да овец. Из молодых, да ранний, как женился, сразу купил Арсеньеву избу, беспризорно стоявшую на отшибе от деревни, по другую сторону речки. Жена тоже работящая бабенка, лишнего часа не проспит, вот и принялись они рьяно хозяйствовать на своем хуторе. Сам-то Трошкин — тракторист, вспахал под огород земли сколько вздумалось, дом поправил, покрыл шифером, спереди обнес тыном — благо лес на задворках. Раньше у Арсеньевых не было ни бани, ни колодца — у этого все есть, что требуется для самостоятельного житья, даже трактор стоит у крыльца будто бы свой, а не колхозный.
Приближаясь к дому Трошкиных, Павел Спиридонович с оценивающей придирчивостью и раздражением окинул взглядом их хозяйство. Свинья Машка, точно назло, тихонько похрюкивала в хлеву. «Нажралась, тварь, моей картошки и довольна, — отметил он про себя. Не зря Федю прозвали маленьким фермером, в самый раз угадали. Я вот чуть не вдвое старше его, а живу гораздо проще».
Из дому проворно выбежала жена Федора, Алевтина, выплеснула в крапиву помойное ведро.
— Здравствуй, Павел Спиридонович! Ты чего это с утра пораньше к нам?
— Хозяин дома?
— Дома. Да ты проходи!
— Позови-ка его.
Через минуту появился в дверях сам Федя, улыбающийся, краснолицый, как яблочко. Ростом он был по плечо жене, поэтому имел привычку выпячивать грудь и как бы подтягиваться кверху, привставая на цыпочки.
— А-а, Спиридоныч! Чего не заходишь?
— Сейчас не время. Пошли-ка со мной.
— Куда? — не понимал Федя, удивляясь загадочной суровости тона, каким разговаривал Маркелов.
— Пошли, пошли! Узнаешь.
— Хо! Как из Чека явился на арест брать. Чего случилось?
Маркелов больше ни слова не молвил на всем пути к деревне. Только когда остановились около картофельника, Федя догадался, в чем дело.
— Полюбуйся, каково поработано!