— Только ночь потеряем, — зевнул Маркелов, — не выспавшись, придется весь день маяться.
Работает он плотником в колхозной бригаде. За шесть километров от Гуленихи, на центральной усадьбе, ставят новый коровник: туда и обратно ходит пешком.
— Обожди, еще рано, — обнадежил Трошкин, которому очень хотелось доказать свою правоту.
— Ты хоть раз видывал кабанов-то?
— Слыхал, что это дикая свинья.
— Я с учителем, Валентином Петровичем, сегодня толковал, он мне кой-что порассказывал про них: щетина грязного цвета, рыло длинное, горбатое и страшенные клыки. Точно они у нас завелись, говорит, под Артемьевом на вырубке видел узкий след по иван-чаю, и вдоль его стебли срезаны: когда идет, задевает клыками. Молодого осиннику много подрезал. Я, говорит, вначале подумал, что ребята баловались.
— Я читал где-то, будто они клыки точат, когда дерево-то подпиливают.
— Вот-вот, потому, говорит, и называют матерого кабана секачом. Нарвись на него с пустыми руками — в момент закатает. Теперь хоть в лес не ходи. Надо же, додумались разводить такое чудо-юдо! — снова возмущался Маркелов.
— Постой, всех перестреляют потихоньку, коли так будут досаждать.
— Не так просто. Валентин Петрович говорит, как разъярится, дак ничем его не остановишь — прет, как танк. У тебя ружье-то надежное?
— Новое, с прошлого года, как купил, лежало на полатях — чего ему сделалось? Заряды пулевые. Только бы появился хоть один, уж я бы его причастил на все сто, — заверил Трошкин.
— Вдруг промахнешься или ранишь? Ты-то, еще, может, успеешь на черемуху махнуть, а мне не забраться, — вроде бы наполовину всерьез говорил Павел Спиридонович. — Зря топор не взял, с топором как-нибудь отбились бы. Время-то, наверно, уж около двенадцати?
— Забыл часы. Ты, Спиридоныч, подежурь, я маленько покемарю: сегодня умотался на силосе, трактор поставил домой — да прямо сюда.
Трошкин воткнулся носом в фуфайку и тотчас засопел с тихим присвистом. Павел Спиридонович боязливо поприкладывал ружье к плечу (ни разу в жизни не стрелял, не бывал на охоте) и отодвинул его от себя на всякий случай, чтобы не вышло какой-нибудь неприятности. «Нажили заботу с этими кабанами! Сейчас бы спал дома на койке, а не торчал, как шиш, здесь, на загумнах. Смешно ведь будет, если картошку придется покупать», — уныло размышлял он, наблюдая за картофельником. Глаза привыкли к темноте, можно было различить копну сена, прясла соседнего огорода, призрачно белевший в пойме туман. Тихо, будто на километры вокруг нет ни души. Бывало, в Гуленихе все ночи не умолкала гармонь, девок и ребят было много — веселились. Теперь только вспомянешь молодость-то, ведь и работали-чертоломили, и голодно было, а вроде бы не знали устали.
Ночной покой и одиночество располагали к размышлениям; Павел Спиридонович даже повернулся на спину, блуждая взглядом по небу. Может быть, долго так лежал, только очнулся, когда услышал осторожное хрюканье. Глянул на картофельник, и лицо его, длинное, сухощавое, с впалыми щеками, окаменело, рот открылся от растерянности — заметил силуэты двух кабанов, хозяйничавших на его грядках.
Трошкин чмокнул во сне губами, как ребенок. Маркелов сдержанно потолкал его в бок, боясь, как бы не нашумел он спросонок. Не сразу пришел в себя, недоуменно заморгал. Пришлось показывать ему, как глухонемому, разными знаками, дескать, хватай ружье да стреляй.
Прицелился. Павел Спиридонович опасливо втянул голову в плечи. «Да бей же, черт побери! — хотелось крикнуть ему. — Промедлишь».
— Может, ближе подойдут, — чуть внятно прошептал Трошкин.
— Лупи, пока не поздно! — с трусливой нетерпеливостью взялся подсказывать Павел Спиридонович.
Чок… — осечка! Холостой удар бойка прозвучал слишком резко в напряженной тишине, и внутри у Маркелова словно бы оборвалось что-то. Непоправимая оплошность. Кабаны на мгновение замерли, один из них тревожно хоркнул, и оба метнулись под угор. Трошкин успел перезарядить и выстрелить вдогонку: сноп огня рыгнул метра на два. Кабаны уже неслись напролом через ольховник.
— Э-эх! — С досады Трошкин бросил ружье на траву.
— Вот тебе и сто процентов! — желчно молвил Маркелов.
— Патроны подвели, тоже целый год валялись на полатях.
— Да, паря, упустили такую возможность! Больше они не появятся здесь.
— Главное, убедились, кто всковеркал грядки.
— Погорячился я, теперь, конечно, никаких претензиев к тебе не имею, — примирительно сказал Маркелов.