— Когда же мы увидимся?
— Наверное, через год, снова на слете животноводов, — лукаво ответила Лена.
— Я буду ждать вас здесь завтра в девять часов вечера, — сам смутившись своей смелостью, назначил свидание Костя. — Придете? Можем съездить в кино.
— Если в кино, то надо раньше, — в полдевятого.
— Значит, в полдевятого!
Мотоцикл, как пришпоренный, рванулся с места — только-сизый дымный след остался над полем. Лена побежала по тропинке к Воркуше, пританцовывая и припрыгивая по-детски с ноги на ногу; от избытка чувств даже покружилась на месте, размахивая сумочкой, и припустила дальше, ощущая лицом приближающуюся прохладу вечерней речки. «Он целый вечер не отходил от меня ни на шаг, поехал провожать за пятнадцать километров! Неужели в своем колхозе девчонок мало? Неужели завтра мы увидимся опять? Может быть, это и, называют судьбой?..» Лена боялась задаваться этими вопросами, потому что еще не верила всему происшедшему за день, потому что она была счастлива, сердце ее открыто было только добру, и хотелось бесконечно верить людям и творить для них только добро.
С этим легким чувством выбежала она на луговину и пошла, сдерживая шаг. Тотчас зазвенели вокруг нее комары, мельтешившие целыми роями, но не беспокоившие ее в эту минуту. Где-то за береговым угором догорало солнце, небо над деревней было лимонно-белым, будто позолота вокруг кудрявых берез. Лена не сразу вникла в тревожность коровьего мычания, повторяющегося эхом в перелесках, а когда почуяла неладное, словно бы что-то осеклось в ее праздничной душе — кинулась прямо к скотному двору.
Ее встретила причитаниями Наталья Кудрявцева:
— Ой, Ленка, матушка, заждались тебя! Ведь Филя, паразит такой, напился, я одна тут воюю. Коровы-то до сеё поры ревут недоенные: погляди, как вымена раздуло. Которых успела подоить, а которые весь день маются, Я уж билась, билась одна-то, все руки расхватала, не могу больше. Думала, вы пораньше приедете, — сбивчиво объясняла она.
Анна, сидя под коровой, тоже ругала мужа:
— Помогай скорей! Моего-то черта угораздило. Я уж будто сердцем чувствовала, что подведет.
Лена быстро накинула вместо платья халат, с суетливой поспешностью принялась обмывать и обтирать коровам соски. Первой стала доить свою любимицу Зорьку; проворно работая пальцами, с ужасом смотрела на огромное, как бы надутое воздухом вымя, и слезы закипали в глазах. «Самого бы тебя пусть хоть разорвало от винища, — проклинала она Филимонова, — а коровы за что страдают? Только бы не загрубели соски». Она испытывала лихорадочное чувство растерянности и бессильной обиды, как будто все ее надежды разом рухнули. В эту минуту Лене думалось, что ее совсем зря и незаслуженно хвалили на совещании, что Костя Смирнов ухаживал за ней по какой-то случайности, что все было обманчиво.
С фермы вышла поздно. После электрического света июньская ночь показалась по-осеннему темной. Остановилась возле изгороди и, сжимая в кулаке часики, заплакала.
Тимофей Филимонов не слышал мычания коров, не ведал о смятении на ферме — он спал сном праведника. Среди ночи очнулся, был порыв пойти провожать Тольку, но сообразил, что желание это запоздалое, и снова уснул. Утром его сердито разбудила жена.
— Вставай! А то и утреннюю дойку проваландаешься. Перед людьми стыдоба.
Тимофей долго скоблил пятерней в затылке, припоминая вчерашний день и свои провинности. «Ничего, должно быть, бабы управились и без меня, — успокоил он себя. — Что поделаешь, если сошел с ограничителя?» Завтракать не стал, с наслаждением опрокинул кружку жгучей колодезной воды и направился вслед за женой. Сердце его екнуло, когда издалека заметил около фермы директорский «газик», «Чего это он здесь с утра пораньше? Не зря принесло…»
Директору совхоза Дубровину в тот же вечер стало известно о случившемся в Заречье, сразу приехать он не смог, а утром первым делом появился на ферме с твердой решимостью положить конец Тимофеевым вольностям. Тот и раньше позволял себе подобные выходки, доярки выручали его, но до такой безответственности не доходило. Старший дояр называется! В свое время Дубровин хотел поставить на эту должность Анну Филимонову — Тимофей спесиво воспротивился, мол, я мужик и хозяин в семье и работать в подчинении у жены нипочем не буду. Потрафил ему — и зря.