— Ты видишь смысл в том, чтобы предлагать мертвых птиц за живых детей? — сердито спросил я, а затем довольно резко добавил: — Неужели ты действительно видишь какой-то смысл в сжигании спрессованных листьев ради того, чтобы добрый бог дал нам то, о чем мы просим?
Она наградила меня странным взглядом.
— Это необычный вопрос для сына-солдата, Невар. Но возможно, ты его задаешь, потому что родился, чтобы стать солдатом. Ты пытаешься применить людскую логику к богу. Добрый бог не связан человеческой логикой или законами, наоборот, это нами руководят его законы и логика. Мы не боги и не можем знать, что доставляет богу радость. Нам дано Священное Писание, чтобы мы почитали доброго бога так, как это приятно ему, вместо того чтобы предлагать ему вещи, доставляющие удовольствие людям. Представь себе бога, который действовал бы, как принято у людей: что бы он потребовал у невесты в обмен на будущих детей? Что мог бы попросить такой бог за то, чтобы вернуть тебе утраченную красоту? И захотел бы ты ему это дать?
Она пыталась заставить меня думать, но ее последние слова меня укололи.
— Красоту? Утраченную красоту? Ведь дело вовсе не в тщеславии, мама! Я попался в западню этого неуклюжего тела; и что бы я ни делал, все без толку. Я не могу надеть сапоги или встать с кровати, не вспомнив о нем. Ты даже представить себе не можешь, что это значит — сделаться пленником собственного тела.
Она несколько мгновений молча смотрела на меня, затем улыбка мелькнула на ее губах.
— Ты был слишком маленьким, чтобы запомнить, как я вынашивала Ванзи и Ярил. Возможно, ты забыл, как я выглядела до рождения своих младших детей.
Она подняла руки, словно предлагая мне рассмотреть ее. Я взглянул на нее и тут же отвернулся. Время и роды изменили ее тело, сделали не таким изящным, как в молодости, но она была моей матерью. Она и должна так выглядеть. Я смутно помнил ее, когда она была моложе и стройнее и мы играли с ней в догонялки в молодом саду, едва поселившись в Широкой Долине. И я помнил ее последнюю беременность, когда она ждала Ярил, и как она с трудом передвигалась по нашему дому на болезненно распухших ногах.
— Но это совсем не то же самое, — возразил я. — Эти изменения, тогда и сейчас, они естественны. А то, что случилось со мной, — противоестественно. Мне кажется, будто я застрял в дурацком карнавальном костюме для праздника Темного Вечера и не могу его снять. Вас всех настолько занимает мое тело, что все вы — отец, Ярил и даже ты — не в состоянии разглядеть, что внутри я остался тем же Неваром! Изменилось только мое тело. Но вы со мной обращаетесь так, словно я и есть эти стены из жира, а не человек, запертый в них.
— Похоже, ты очень зол на нас, Невар, — немного помолчав, заметила мать.
— Конечно же! А кто не был бы зол в подобных обстоятельствах?
Она снова немного помолчала, а потом благоразумным тоном сказала:
— Возможно, тебе следует направить этот гнев против твоего настоящего врага и сильнее укрепить свою волю, чтобы вернуть себе прежний вид.
— Мою волю? — Я снова начал закипать. — Мама, это не имеет никакого отношения к силе воли. Я не забыл о дисциплине. Я работаю с рассвета до заката, а ем меньше, чем в детстве, но продолжаю становиться все толще. Разве отец не рассказал тебе о письме доктора Амикаса? Доктор считает, что моя неестественная полнота вызвана чумой. А если это так, что я могу поделать? Если бы я переболел оспой, никто не упрекнул бы меня за шрамы на лице. Если бы из-за чумы спеков я стал тощим и едва держался на ногах, все вокруг сочувствовали бы мне. Со мной случилось ровно то же самое, но меня почему-то все презирают.
Мне было невыносимо больно, что даже мать не понимает меня. Я надеялся, что отец объяснит моим родным и семье Карсины, что причиной моего состояния стала болезнь, но он никому ничего не сказал. Неудивительно, что Ярил не испытывает ко мне никакого сочувствия. Если же меня оставит мать, мой самый надежный и старый союзник, я останусь лицом к лицу со своей судьбой в полном одиночестве.