Вечером я поел на кухне, к огромному неудовольствию прислуги. У них выдался тяжелый день, им пришлось готовить изысканный обед для моей семьи, в которой появилась еще одна дочь. Мне было интересно, как бы повел себя отец, если бы я вошел в столовую в своей грубой, тесной одежде и сел за стол. Скорее всего, для меня там места не оставили. Сидя в углу кухни, я быстро съел скромный ужин и ушел.
Таким и стал распорядок моей жизни. Я вставал, выбирал дело из списка, составленного отцом, и трудился до вечера. Он рассчитывал меня унизить, но я, как ни странно, получал от работы удовлетворение. Я понимал, что, тяжело трудясь, я либо докажу отцу, что мое состояние — результат магического воздействия чумы, либо вернусь в прежнюю форму и, возможно, смогу продолжить занятия в Академии. Я не жалел себя, изо всех сил нагружая тело и делая даже больше, чем требовал отец. Когда я чувствовал себя униженным или впадал в уныние, я решительно прогонял предательские мысли, убеждая себя в том, что другого пути нет. Я мало ел и упорно трудился, и тело ответило на мои усилия, но совсем не так, как я надеялся. Под слоем жира мои руки и ноги обросли новыми мышцами, я стал выносливее. Я мог поднимать такие тяжести, как никогда прежде.
Это оказалось нелегко. Мне, привыкшему быть стройным и подвижным, было трудно управлять своим громадным телом. Мне приходилось рассчитывать каждое движение так же, как все свои дела. Как ни странно, это тоже доставляло удовлетворение. Я использовал знания, приобретенные на занятиях инженерным делом. Когда отец послал меня возвести каменную стену вокруг загона для свиней, я представил себе, что строю военное укрепление. Сначала я выложил ровное широкое основание, затем шли сужающиеся кверху ряды. Я бы испытал от своих достижений бо́льшую радость, если бы их одобрил хоть кто-нибудь, кроме меня и вороны, наблюдавшей за мной целый день. Отец редко удосуживался посмотреть на то, что мне удалось сделать, он вычеркнул меня из своей жизни как неудачное вложение вроде персиковых деревьев, листья которых пожухли и пострадали от насекомых. Росс тоже не пытался со мной увидеться, и я отвечал ему тем же. Для своей семьи я стал невидимкой. Если я встречал мать, я с ней здоровался, но с сестрами заговорить не пробовал, и они тоже упорно хранили молчание. Я убедил себя, что меня это не волнует.
Простая жизнь, состоящая из подъемов, работы и возвращения в постель, заключала в себе своего рода покой. Ежедневный физический труд оказался не таким тяжелым, как мои занятия в Академии. Иногда я спрашивал себя, как живут другие люди. Неужели они тоже встают, работают, едят, ложатся спать и практически ни о чем не думают? Должен признаться, что такая простая жизнь меня даже привлекала.
Когда прошла неделя, а я так и не услышал никаких новостей от сержанта Дюрила, однажды ближе к вечеру я зашел к нему. Он открыл дверь на мой стук и первым делом выпалил:
— Ты не сказал, что тебя вышвырнули из Академии из-за того, что ты жирный!
Я не мог понять, что его разозлило — несправедливость по отношению ко мне или что я об этом умолчал.
— Потому что это неправда, — спокойно ответил я.
Он молча смотрел на меня.
— Меня отчислили из Академии по настоянию доктора Амикаса. Никто меня не вышвыривал. Он пришел к выводу, что в своем нынешнем состоянии я не смогу служить в королевской кавалле. Если мне удастся вернуться в прежнюю форму, я смогу продолжить занятия.
Я не был в этом уверен, но мне оставалось лишь цепляться за надежду, чтобы не утонуть в отчаянии.
Дюрил отошел от двери и поманил меня внутрь. День стоял жаркий, и в комнате было душно, несмотря на открытую дверь. Я занял место за его столом.
Сержант медленно сел напротив меня.
— Я был горд тем, что ты учишься в Академии, — проговорил он. — Для меня было очень важно, что ты стал одним из них, что ты там, что ты знаешь не меньше, чем любой из этих расфуфыренных городских мальчишек, и я приложил к этому руку.
Его слова меня удивили. Мне даже в голову не приходило, что мой успех может означать личную победу для сержанта Дюрила.
— Мне очень жаль, — тихо проговорил я. — Я справлялся, пока со мной не случилось это. Когда я вернусь в прежнее состояние и продолжу учиться, обещаю тебе, ты сможешь мной гордиться.
Словно его первое признание приоткрыло прежде запертую дверь, он вдруг добавил:
— Ты не писал мне. А я вроде как надеялся получить от тебя весточку.
Эти слова удивили меня еще сильнее.
— Мне казалось, ты не умеешь читать! — сказал я и поморщился — так резко прозвучали мои слова.