- Люблю сосны, - пояснил свой выбор Виноградов. - В них есть что-то благородное, высокое и вечное. Да, да, именно вечное.
Ярослав не ожидал от Виноградова таких высоких слов. Директор лесхоза ему определенно нравился. А вот Погорельцева он сегодня увидел совсем другим. Куда девались его апломб, невозмутимая самоуверенность, выдержка и медлительная важность! Даже ростом сегодня он казался меньше рядом со своим начальством
Для себя Погорельцев выбрал этюд, написанный Ярославом совсем недавно, - зеленая опушка березовой рощи. На переднем плане - пестрая, в цветении поляна. Но Ярослав втайне дарил не Валентину Георгиевичу, а его жене. Ему хотелось своим подарком напомнить Алле о том, что их связывало.
- Пейзаж мой у вас уже есть. Возьмите лучше цветы. - Он снял со стены написанный букет ландышей. Замена пришлась по душе Валентину Георгиевичу.
- Хороши. А? Как живые, - восторгался лесничий. - Жене моей понравится. Она у меня любит цветы. И эти, как их, ландыши. Представьте себе, давно стоит в вазе букет. Уже завяли - высохли. Я говорю, выбрось их, замени другими. Нет, не делает. Любит ландыши.
- Вот и хорошо: эти не завянут, - сказал Ярослав.
Афанасий Васильевич приглашал гостей к столу.
Алла давно жила такой временной жизнью, в ожидании больших перемен, которые представляла себе лишь смутно. Но это не было будущее Погорельцева, видевшего себя за баранкой собственного "Москвича". Будущий "Москвич" не волновал и не радовал Аллу. Она думала о нем с безразличием человека, которому все равно, в каком доме жить - в деревянном, кирпичном или блочном, - была бы крыша над головой. Потому и к перспективе переехать в город, где муж будет преподавать в лесном техникуме, она относилась равнодушно. И, пожалуй, единственное, чего ей недоставало в жизни, - это ребенка. Прошло пять лет их супружеской жизни, а детей не было. Врачи успокаивали, говорили, что со временем все образуется и дети у них будут. И если и позволяла Алла себе о чем-либо мечтать, так это о ребенке, который придаст ее жизни новый смысл и совсем иной интерес.
С Погорельцевым у Аллы установились те странные отношения супружеского долга, обязанностей, которые еще встречаются в иных семьях и выражаются неновой и немудреной формулой: "Любовь проходит, остается уважение".
Валентин Погорельцев когда-то любил свою жену, гордился ее красотой, искал ее нежности и ласки и, не получив их, довольствовался долгом и уважением. В первые годы замужества Алла, пожалуй, больше чем уважала своего мужа, быть может, даже и любила той недолгой любовью, которая с необъяснимой поспешностью переходит в уважение, как превращается в уксус неумело хранимое вино. Ювелир безошибочно отличает подлинный алмаз от фальшивого. Но не было и нет на свете такого ювелира, который бы мог с точностью сказать: вот это любовь, а это - просто увлечение. Человечество еще не изобрело электронно-вычислительного аппарата, который мог бы с гарантийной точностью отличить настоящую любовь от мнимой.
Встреча с Ярославом словно разбудила Аллу, вывела ее из состояния покойного безразличия. Она сама толком не понимала, что с ней происходит, только твердо знала, что она уже не та, какой была все годы своего замужества. Все свои лучшие представления об идеальном мужчине она воплотила в Ярославе, посланном ей самой судьбой. Не насилуя своих чувств и не думая о последствиях, она не к ужасу и не к удивлению своему, а скорее к радости, поняла, что любит, как никогда никого не любила. Она не боялась этой любви, но остерегалась огласки. Это их святая тайна, и о ней никто не должен знать. Чтобы не выдать себя и не вызвать подозрений, она не стала упрекать Погорельцева в том, что Хмелько для них сено косит, а тетя Феня ухаживает за их скотом. Она оставила этот разговор на потом.
Все дни после свидания с Ярославом Алла жила как в ином мире. Дома ничего не замечала, кроме засохшего букета ландышей и "Елочки-снегурочки" на стене. Погорельцев однажды заметил:
- Ты стала раздражительная. С тобой что-то происходит. В школе, может, какие неприятности?
- Я себя плохо чувствую. У меня бессонница и вообще - не знаю, нервы не в порядке.
Она мучилась оттого, что приходилось притворяться; иногда у нее появлялось чувство безнадежности, безысходности, и тогда она становилась дерзкой с мужем, который уже вызывал у нее непреодолимое отвращение, и стелила себе на диване.
Погорельцев стал ей сразу чужим.
Алла ждала нового свидания и страшилась этой встречи Страшилась и в то же время жаждала видеть его, точно искала приюта. Устав от ожидания, обессиленная, она пошла в лесничество с надеждой случайно встретить его там. Но, представив, что, если увидит его на людях, не сможет совладать с собой, поставит и Ярослава, и Погорельцева, и себя в неловкое положение, воротилась с полдороги.
…От лесничества до дома Погорельцева рукой подать. Алла вернулась, но домой не пошла. Ее манили ландышевые поляны - так она называла теперь те ясные полянки, где с Ярославом и школьниками собирала цветы. День был солнечный и нежаркий, дул теплый, пахнущий солнцем, хвоей и травами ветер, такой нужный хлеборобам, потому что в полях цвела рожь и он, игривый южный ветер, должен был разносить пыльцу от колоса к колосу. Он гулял на просторе над ржаными волнами, а здесь, за плотной стеной леса, стояли покой и певучая раздольная тишина, лишь монотонно и бесконечно над цветущим клевером звенели пчелы и шмели. На душе было хорошо и тревожно. Как в туманном детстве, Алла срывала розовые шарики клевера, выдергивала белоногую щепотку цветков и сосала нектар, девственно свежий и ароматный. Так делал ее отец, агроном совхоза в соседнем районе. Он говорил, что нектар полезней меда, что он обладает магическими целебными свойствами. Мачеха над ним посмеивалась, утверждала, что это сказки, придуманные самим отцом, в которые он и сам не верит, Алла не любила мачеху, даже мысль о ней оставляла неприятный осадок. Неожиданно к ней пришла нехорошая мысль, что именно из-за мачехи она вышла замуж за Погорельцева, хотя глубоко внутри оставалось понимание, что мачеха была здесь ни при чем.
Она решила, что сегодня обязательно выскажет мужу все, что накопилось у нее к нему, - о тете Фене и Хмелько, скажет резко, честно и прямо, потому что не желает позора. Уж что-что, но до сих пор мужа своего она считала честным. Теперь Валентин Георгиевич уже виделся ей в ином свете. Ее стала точить мысль, что не все в ее жизни сложилось благополучно, не все гладки и терпимо, как она раньше считала, повторяя про себя мудрость: "Могло быть и хуже". Теперь она понимала, что могло быть и лучше и что человек должен бороться за лучшее, и такие, как Ярослав, борются, а она довольствовалась тем, что есть. Встреча с Ярославом встревожила ее, она ярче стала ощущать прекрасное и сделалась нетерпимой к фальши. Вот и раньше она видела бархатистые пахучие и звенящие клевера, слышала флейтовый свист иволги и напевные трели пеночек, ощущала вечерний аромат березовой листвы, любовалась свежестью алых зорь, с наслаждением окуналась в прохладу озера и затем, выйдя на берег, из белого фаянсового кувшина обливалась обжигающей водой минерального источника. Но сейчас ей казалось, что до сих пор она не умела ценить щедрот родной природы, что пользовалась она ими машинально, привычно и почти равнодушно. Теперь же все вокруг виделось ей новым, необыкновенным, полным романтики и очарования. Она как бы дарила все это Ярославу и смотрела его глазами.
На ландышевых полянах, по-прежнему пестрых от цветов, но уже других - ярких и броских вроде иван-да-марьи, было тепло и безветренно. Алла сняла туфли и шла босиком по мягкой высокой траве. Колокольчиков ландыша уже не было, лишь зеленые глянцевые листья их напоминали о счастливой встрече. Но зато цвела земляника.
А лето набирало силу. Земля вступала в пору полного расцвета, когда все кругом сверкает, дышит блаженством и красотой, когда лист на деревьях зелен и чист, а трава сочна и духмяна, когда все кругом, от голубенькой, неброской, но знающей себе цену незабудки и божьей коровки, поедающей тлю, до терпкого жасмина и молодой четы лосей, купается в солнечных лучах; когда солнце отдыхает всего каких-нибудь пять часов, а остальное время ласкает и нежит землю, когда соловьи заканчивают свои ночные концерты, а из дуплянок вылетают птенцы, когда поздними вечерами уже не поют дрозды и над лощинами курятся ядреные туманы, а по утрам зацелованный неугомонным солнцем хвойный лес дышит мягким, уютно-ласкающим теплом, когда бархатистые синеокие ночи полны томных вздохов и горячих поцелуев, а душный полдень вдруг засинеет у горизонта, чиркнет спичкой, добродушно проворчит, брызнув теплым душем по звенящей пчелами гречихе и затем снова улыбнется молодым и задорным солнцем.