- Хорошо, я сегодня же… Ты такая нерешительная. Что тебя держит?
- Сомнения, сомнения, - проговорила она. - А что, если это просто вспышка, фейерверк? Пройдет немного времени - и все погаснет. Для меня это будет конец.
- Ну зачем, Алла, - с болью сказал он. - Не надо. Никакая не вспышка. Это навсегда. Не веришь?
- Хочу верить… И боюсь… На меня это не похоже. Я всегда была решительной. И я решила. Слышишь, Слава, решила! Только дай срок. Лучше узнаем друг друга, хорошо?
- Как знаешь - я подчиненный, - ответил он упавшим тоном.
Они вышли на дорогу, идущую к селу. Она была освещена косыми лучами предвечернего солнца. Сзади послышался шум мотора: вздымая пыль, мчалась "Волга". Шофер резко затормозил. Из машины раздался бойкий голос председателя колхоза:
- Привет грибникам! Да что-то у вас в корзине пусто? Не везет?
- Кому в грибах не везет, тому в карты везет, - пошутила Роза. - Далеко ли путь держите?
- В Словени.
- Тогда садитесь, живо! - скомандовал Кузьма Никитич.
- У вас одно свободное место. Садитесь, Алла Петровна, - сказал Ярослав.
- Садитесь оба. Места хватит. Машина у нас резиновая. В тесноте, да не в обиде, - тоном приказа заговорил председатель, и Ярославу ничего не оставалось делать, как втиснуться вместе с Аллой на заднее сиденье. В пути Кузьма Никитич полюбопытствовал:
- У тебя что за дела в Словенях?
- А я до Чура. Дело есть.
Кузьма Никитич не умел молчать. Спрашивал Ярослава:
- Ну как поездка? Хороша страна Болгария?
- А Россия лучше всех, - отвечала за него Алла.
- Ты откуда знаешь? - ворчал председатель. - Болгария - страна интересная. Народ боевой, героический и трудолюбивый. Я бывал у них, тоже с делегацией колхозников ездили. - И вдруг без перехода, но с явным намеком: - Погорельцев тут без тебя скучал. Верно, Алла Петровна? Подтверди - скучал ведь…
- Что-то не замечала, - с некоторой неловкостью отозвалась Алла.
- Невнимательна, значит, - резюмировал с подначкой председатель. - Надо быть повнимательней к мужу.
Его слова неприятно жалили.. Это чувствовала не только Алла, но н Роза и Ярослав. Роза опасалась, что увлекшийся Кузьма Никитич и дальше будет разбрасывать свои колючки, шепнула Алле:
- Может, сойдем здесь, пройдемся. Им ведь направо к Чуру.
- Остановите, пожалуйста, - сказала Алла, и они вышли перед селом у речушки.
О том, что Алла встречается с Ярославом, Роза догадывалась. Однажды председатель колхоза сказал ей:
- Я смотрю, этот молодой лесник не такой уж тихоня. А на вид - скромный, стеснительный.
- Ты это к чему, Кузьма Никитич? - насторожилась тогда Роза.
- А к тому, что придется нашему лесничему вместо шапки лосиную корону носить.
- Тебе-то что, завидно? Или ревнуешь? - отбрила его тогда Роза.
Когда подруги остались вдвоем, Роза поинтересовалась, далеко ли Алла ходила и почему пустая корзина, когда нынче грибное лето.
- Отдала… Леснику Рожнову отдала, - ответила Алла скороговоркой. Настороженная в последнее время до предела, она в каждом слове, во взгляде и жесте готова была видеть намек в свой адрес, даже когда его и не было. Но Роза неспроста задала свой вопрос, Алла догадывалась, что это только начало неприятного для нее разговора, и уже пожалела, что вышла из машины вместе с Розой. Ей не хотелось ни перед кем отчитываться, кроме как перед своей совестью, а тут каждый почему-то норовит залезть к тебе в душу в тот самый момент, когда душа наглухо закрыта от постороннего взгляда. Роза почувствовала нежелание Аллы касаться этой щекотливой темы и тем более выслушивать советы и наставления. И все же она не остановила себя. Ей казалось, что ее прямой долг, обязанность предостеречь, наконец, спасти подругу. И она начала напрямую:
- Алка, что с тобой происходит? - Она обняла подругу, сочувственно заглянула ей в глаза. Но Алла ответила отчужденно:
- Не надо. Роза. Это мое, личное.
- Да я ведь к тебе по-хорошему: люди же говорят.
- Люди?..
- Видели вас с Ярославом… Вдвоем. Считают, что у вас роман. - Роза старалась найти слова поделикатней, но ей как-то это не давалось.
- Роман… Слово-то какое. - Алла усмехнулась. - Романы в книжных лавках да в библиотеках. А у нас с Ярославом любовь. Понятно? Любовь…
В голосе Аллы был дерзкий вызов. Роза была поражена. Думала, что Алла отделается шуткой, станет отрицать. А тут на тебе - любовь.
- Алла, что ты говоришь?.. Ты шутишь?
- Этим не шутят, - уже как-то мягче, спокойней ответила Алла. - Любовь человеку дается однажды.
- Господи! Да как же это? - Роза всерьез встревожилась. - А Валентин? Ведь он узнает.
- И разойдемся.
- Ты думаешь, это так просто? Нет, Алла, ты легкомысленная.
- Не спорю: давно известно - все влюбленные легкомысленные, слепые и глухие, - согласилась Алла. - Ладно, Розик, не будем об этом, философ из меня не получится. Я говорю тебе серьезно: люблю и не могу без него жить. А там будь что будет. Что кто скажет, мне плевать… Валентина иногда жалко. Любви у нас с ним не было. Так, обвыклись и жили. - Она горько усмехнулась. - На что я ему? Был бы телевизор. Да машину купит. А больше ему ничего и не надо.
Роза сгорала от любопытства, но Алла отрезала все пути:
- Не задавай мне вопросов, и - прошу тебя - пусть пока все останется между нами. До поры до времени. А теперь - до свидания и не осуждай меня. Я ни в чем и ни перед кем не виновата.
Запыленная председательская "Волга" остановилась у избы лесника Чура. Хозяин сидел на толстом бревне, приваленном к частоколу, босой, без рубахи, подставляя уже нежгучему заходящему солнцу бронзовую грудь, и под собственный аккомпанемент пел:
Сегодня в конце дня Тимофей Чур распил на двоих поллитровку и теперь предавался воспоминаниям давно минувших лет, когда он был молод, служил в гвардии, участвовал в боях, был дважды ранен. Сильва сидела рядом, задорно виляла хвостом, вострила уши, но не пела, потому что пел сам хозяин, а петь дуэтом она не была обучена. На подкатившую "Волгу" Сильва дважды гавкнула, не сходя с места, а Чур, рывком растянув мехи, воскликнул, тоже не вставая:
- Пламенный гвардейский привет начальству. Прошу садиться. Я вам сейчас сыграю чего пожелаете. Про дорогу хотите? - И запел:
- Не хотите про дороги? И не надо: потому как по нашим дорогам далеко не уедешь. Сейчас на них пыль, а скоро будет грязь и туман. Верно говорю, начальник?
Ярослав присел на бревно, а Кузьма Никитич продолжал стоять, с улыбкой говоря:
- Да ты, Чур, оказывается, не человек, а произведение искусства. Тебя бы вмонтировать в раму - и в Третьяковку, в Москву.
- А что? Можно и в Москву. Чем плохой экспонат? В ремесельном морячок один рисовал, - заговорил словоохотливый Чур. - Ворону чайкой звал, комнату - каютой, а козырек у кепки - форштевнем. Чудак был. А рисовать умел. У него талант, вроде как у Ярослава. Только Ярослав - человек. Это совесть человеческая. - Он обнял Ярослава одной рукой и продолжал, мотая лохматой головой: - Мы тебя любим и ценим. Ты солдат и честный человек. Критикуешь начальство - и правильно делаешь. Умный начальник не должен бояться критики, а должен бояться подхалима, елки-палки. А Погорельцев наш так глуп, что сам своей глупости понять не может.
- Это почему же… - начал Кузьма Никитич, и Чур не дал ему закончить:
- А потому, что все норовит других уму-разуму учить. Это первая примета глупости. Умный любит учиться, а глупый - других учить.
Ярослав обратил внимание на его шрамы, кивнул на грудь:
- Я вижу, вас не только моряк расписывал…
- И фашист. Вот это под Мценском осенью сорок первого. А это на Днепре в сорок третьем… Орден Славы получил.
- Эх, Тимофей, Тимофей, - заговорил Кузьма Никитич. - Гляжу я на тебя и думаю: человек-то ты хороший, да сгубила тебя проклятая водка.
Ярослав слушал старого солдата и видел совсем другого человека, непохожего на того, каким он знал его до сего дня. Тимофей Чур снова независимо растянул мехи и запел: