Вождь сидел боком за своим рабочим столом в Кремле, облокотившись правой рукой на его поверхность, и, подпирая слегка сжатым кулаком подбородок, внимательно глядел на генерала. Весь его облик с раскрытой на столе толстой книгой для записей и его желтые, как у тигра, глаза с мудрым прищуром как бы говорили: «Что ж ты, Климент, за человек такой? Тебе партия, советский народ доверили возглавить одно из наиболее ответственных учреждений, чтобы ты боролся не на живот, а на смерть со всякими отщепенцами и преступными элементами, которые не дают спокойно жить трудовому народу, так и норовят совершить какую-либо диверсию по отношению к советской власти, а ты тут проникся жалостью к сотрудникам, которые в силу своей профессии просто обязаны находиться в первых рядах в борьбе с врагами и другими несознательными гражданами. Думаешь, мне легко управлять такой огромной страной? Но я же не скулю, а стараюсь обеспечить нашему народу достойную жизнь. Такую жестокую войну выиграли, а тут с какими-то коллаборационистами не справимся, да быть такого не может. Тех, кто не дает достойно жить гражданам Советского Союза, надо без жалости выкорчевывать с нашей ухоженной поляны, чтобы росткам было просторно и свежо. Так что засунь свою жалость… сам знаешь куда и отправь Орлова и Журавлева на помощь нашим латвийским товарищам. Прибалтийские Советские социалистические республики — новые республики в составе Советского Союза, и от того, как сложится в них жизнь для простого человека, будет зависеть о-очень многое».
Климент Петрович невольно подтянулся, глядя на портрет. От неловкости за свои недавние мысли о том, что, будь его воля, ни за что бы не отправил Орлова и Журавлева в Западную Латвию, в незнакомый городок Пилтене, и, не зная, куда деть портсигар, быстро заложил руки за спину, мысленно ответил с суровой решительностью: «Да не переживайте вы так, Иосиф Виссарионович. Я разве не понимаю всю возложенную на нас ответственность за благополучную жизнь наших советских граждан. Понимаю. Просто… как-то неожиданно все произошло. Хотя там давно уже без меня все решили… с часу на час жду московского гостя из Министерства госбезопасности».
Генерал по-военному четко повернулся, направился к столу, засовывая по пути папиросу в портсигар, который тут же вернул в ящик стола. Хмуря темные, с заметной проседью брови, взглянул на циферблат больших напольных часов, стоявших в углу кабинета. Крупные резные стрелки показывали двадцать два часа пятьдесят минут.
Пресняков перевел озабоченный взгляд на окно. За распахнутыми створками заметно сгустились сумерки: развесистый тополь, у которого час назад легко было разглядеть каждый лист, теперь выглядел серой неровной глыбой на фоне темного голубеющего неба с узкой, нежного розового цвета полосой над островерхими крышами пятиэтажек.
Генерал непроизвольно сжал пухлый кулак, с досадой впечатал его в крышку стола. Услышав на улице шум мотора, с нетерпеливой поспешностью подошел к окну, выглянул наружу, свесившись наполовину в оконный проем.
В свете мутных желтых фонарей у подъезда было видно, как из остановившегося внизу автобуса ЗиС-8, принадлежавшего управлению, Орлов за шкирку бесцеремонно выволок какого-то низкорослого типа и, методично пиная его коленями под зад, погнал к дверям. Пресняков даже слышал, как злой до невозможности Клим при этом утробным голосом рычал: «Иди, сволочь. Отгулял ты свое, подлюка, вышка тебе светит. Потрошитель… Будь моя воля, я бы тебя сей момент собственноручно на куски порезал. Гнида».
Следом за ними из автобуса гурьбой вывалились другие участники задержания. Возбужденно переговариваясь об успешном завершении операции, они одобрительно похлопывали по плечам своего товарища Илью Журавлева. Оказывается, он до того искусно вжился в роль, изображая праздно гулявшую девушку, что насильник и душегуб ни на миг не усомнился в том, что это настоящая девушка, а не переодетый сотрудник уголовного розыска. Каково же было его изумление, когда Журавлев ловким приемом выбил у него из рук остро отточенный сапожный нож, мощным ударом кулака между глаз сломал ему нос, потом повалил на землю и надавил в спину коленом с такой силой, что у насильника перехватило дыхание.
Стеснительно улыбаясь одной стороной обветренных губ, Илья устало передвигал вдруг ослабевшие ноги, с ожесточением вытирал изнанкой женского парика со своего бледного потного лица театральную краску и косметику.