Итак, потратив какое-то время на приведение себя в порядок и маскирование вчерашней алкоистерики, я в конце концов соизволила войти в кабинет отца. Папа восседал в своём любимом кресле, а матушка стояла за его спиной. Честно говоря, я всегда поражалась своим родителям: за девятнадцать лет брака они ни разу толком не поссорились, и даже спустя годы продолжали смотреть друг на друга с такой любовью, что рядом с ними порой было неловко находиться. Мама была рядом с отцом в то время, когда у него не было ничего. Она поддерживала его во всех начинаниях, оказывала моральную помощь тогда, когда папа считал, что все его старания напрасны. В этом доме я ни разу не слышала никаких слов о разводах и тому подобном. В плане брака мои родители казались мне наилучшим примером для подражания, хотя уж я-то сама не собиралась в ближайшее время связывать себя узами супружества.
– С добрым утром, – буркнула я, усаживаясь в кресло напротив папы. Отец поднял на меня уставшие глаза и не ответил. Я невесело усмехнулась, предчувствуя, что сейчас начнутся долгие и нудные нотации о моём поведении. Однако отец ещё долго буравил меня тяжёлым взглядом, сохраняя в кабинете гнетущую тишину. Матушка явно нервничала, заламывая тонкие пальцы. В конце концов, не нарушая молчания, отец положил передо мной на стол газету, открытую как раз на колонке светских сплетен.
Я быстро пробежалась взглядом по статье. Ох, это было действительно что-то новенькое. Мою собственную скандальную известность обычно связывали с моим родом деятельности и теми громкими инцидентами, в коих я зачастую играла главную роль. Но моё имя крайне редко светилось в статьях рядом с моим отцом и его бизнесом. Что касается того, что я только что прочитала… Не скрою, мне самой стало неприятно. В статье журналисты обвиняли мою семью в том, что я, мол, отбилась от рук и совершенно потеряла совесть. Приводилась масса примеров, и ситуация с марихуаной была лишь вишенкой на торте моих прегрешений. Я слегка покраснела, снова обратив взор на родителей.
– Ну, ясно. Вы поэтому решили отрезать мне все пути к отступлению? – поинтересовалась я, намекая на заблокированные карты.
Вместо ответа отец протянул мне внушительную папку документов. Я пролистала её, и всё смущение, испытанное мной несколько минут назад, уступило место праведному гневу. Из тех документов, что я держала в руках, следовало, что до двадцати одного года – фактического совершеннолетия – я лишалась права принимать самостоятельно любые серьёзные решения. Что мы понимаем под серьёзными решениями? Чуть меньше, чем через год, истекал мой контракт с Jamile, и по всему выходило, что продлить его могли только мои родители. Точнее, я сама – но с одобрения матери и отца. Любые серьёзные покупки, типа недвижимости или автомобиля, так же могли оформляться только при родительском участии. И самое худшее – мой годовой доход был заморожен, я получала только небольшое ежемесячное содержание.
Вот тебе и заблокированные карточки…
Когда я завершила чтение, отец всё-таки прервал тишину.
– Ты должна понимать, – начал он, и я поняла, что речь его была заготовлена заранее, – что всё это сделано исключительно для твоего блага. Твои проступки уже давно пересекли грань разумного, Хейли. Мы не хотели применять таких мер, но ты не оставила нам выбора.
– Ну конечно, – съязвила я, – поэтому вы и решили ограничить меня во всех возможных действиях. То есть почти три года я должна вести себя паинькой, не так ли?
Мама вздохнула, избегая смотреть на меня, и мне сделалось дурно от плохого предчувствия.
– Более того, – продолжал отец, игнорируя мою реплику, – хорошенько подумав, мы с твоей матерью пришли к выводу, что и нам неохота нести ответственность за твоё отвратительное поведение. Поэтому, дорогая, прочитай-ка ещё вот это, – отец развернул ко мне свой ноутбук с открытой заметкой, опубликованной на новостном сайте не больше часа назад.
«Дориан Браун сообщил о причинах исчезновения своей дочери», – так была озаглавлена заметка. Нервно сглотнув, я приступила к чтению.