В стороне ответно посвистела птичка-невеличка. Беса улыбнулась и постаралась воспроизвести мелодичный, нежный звук. Вышло так себе, тятка бы посмеялся, поэтому засмеялась и Беса. Птичка чирикнула снова — на этот раз совсем близко. Беса передразнила и остановилась, задрав голову. Ели стали мрачнее, выше, стволы — в два Бесиных обхвата, перекрученные ветки шатром переплетались в вышине, сквозь них Сваржье око не более медяка. Не туда забрела?
Птичка чирикнула, будто усмехнулась, по-прежнему невидимая в ельнике. Корни здесь переплетались, точно черви, камни были изъеден лишайником, а подлесок вовсе зачах. Нехорошее место.
Повернулась так, чтобы око светило ей в спину, пошла медленно, раздвигая траву и камешки прутом. Вот сейчас выйдет на знакомый пролесок, сейчас услышит ручей.
Ветки елей стали ниже, царапали Бесе затылок и плечи. Она остановилась.
— Эй! — крикнула, сложив ладони возле рта.
— Эхейхей! — отозвалось эхо совсем рядом, будто над ухом. Беса оглянулась — пустота и тишь. Попробовала снова:
— Ау! Кто-нибудь!
— Уу! Забудь! — посмеялось эхо.
— Тьфу, пропасть. Никак, оморочень водит? — обвела лицо охранным знаком. И не то, чтобы ей, дочери гробовщика, пристало бояться лесных чуд — на многих у нее заветные слова имелись, а все равно не по себе.
Одесную качнулись еловые лапы. Знакомый нежный посвист заставил Бесу глянуть через плечо. Глянула — и обмерла.
Птичка оказалась не мелкой — размером с гуся. Перья блестящие, синие с лиловым отливом, хвост веером, а голова девичья. Приоткрыла круглые губы, точно вымазанные густым ягодным соком, и запела.
Голову так и обнесло. Колени стали желейными, подломились, и Беса опустилась на моховую подстилку. В песне переливчато звенели колокольцы и гремели громовые раскаты. Там искрились блиставицы, низводя на землю небесный огонь, в ней трубили медные трубы Сварга и шелестел мягкий гаддашев дождь, пахло земляной сыростью и костяной пылью. Такой запах Беса помнила с детства: на крыльце избы тятка строгал домовину, и вкладывал в ладонь дочери нож с оплетенной кожей рукоятью.
— Веди ровнее, — наставлял, накрывая детскую ручку своей шершавой ладонью. — Тут у нас будет клюв, а вот крылышки.
В руках маленькой Бесы рождалась деревянная птичка-свистулька. В голове у нее дырочка, и в хвостике дырочка, а дунешь — запоет.
Когда родился Младко — часто потешала его этим пением. Он смеялся, хватал деревянную птичку и пытался заглянуть внутрь, чтобы увидеть, откуда появляются звуки. Не находил, сердито топал ножкой, бросал свистульку из колыбели, и Беса заливалась смехом, приговаривая:
— Ох, и глупенький у меня братец!
— Погоди, вырастет! — грозил тятка. — Тебя, глядишь, в грамоте обойдет! А тебе все баловаться! Помоги лучше матери ягод принести.
Для ягод да грибов сам плел лукошки из гибкой ивы. Получалось — загляденье. У маменьки лукошко крепенькое, глубокое, круглое. У Бесы — маленькое, вытянутое ладьей. У тятки — огромное, с бадью. Младко сажали на плечи, и так шли: спереди — тятка с сыном на плечах, за ним — маменька, и замыкала Беса. На болотах вести себя надобно осторожно, ступать след в след, ни в коем случае не сходя с тропы, дабы не набрать в башмаки стоячей водицы. Из бучила пучили лягушачьи глаза багники, Беса легко научилась их различать: где надувался водяной пузырь, с голову младенца размером, там, стало быть, багник и сидит. Идти можно, не боясь, знай, пузыри обходи. А уж ягод на болотах — тьма.
Разбредались, кто в какую сторону, но недалеко — чтобы видеть друг друга, а лучше — аукаться. Кто доверху лукошко наполнит — тот остальных зовет.
— Ау! Ау! Сюда!
Маменька по обыкновению успевала первой, а когда Беса подбежит — тайно ссыпала ей ягоды в лукошко и посмеивалась: это был их собственный маленький секрет.
Тятка ссаживал Младко, ставя его маленькие ножки на свои болотные сапоги. Оба поворачивались к Бесе, махали ей, призывая:
— Ау! Сюда! Здесь клюква такая! Чуть не с кулак!
Беса шла, смеясь. Лукошко покачивалось на локте — тяжелое, ух! — гнуло к земле. Под башмаками собирались лужицы.
— Стой, где стоишь!
Голос чужой, не тяткин и не маменькин. Строгий, будто учительский. Есть ли до него дело Бесе? То, видно, багники шалят. Им, глупым, невдомек, как Беса соскучилась по родным. Вот же они — протянешь руку и обнимешь, уткнешься в тяткину грудь. Со спины подойдет маменька, погладит по косам, скажет: