Оказавшись у двери домика, я замер, прислушиваясь к звукам, которые доносились изнутри. Я услышал мелодию, которая была популярна, должно быть, лет тридцать назад, которая с помехами и треском изливалась то ли из проигрывателя, то ли приемника. В моей голове мелькнул вопрос относительно того, что мне делать с тем, кто находится в домике, ведь я не знал, какой образ жизни он ведет на самом деле. Впрочем, мне было плевать на это. Даже если он на досуге потрошил окрестных кошек и собак, обмазывался их внутренностями и яростно мастурбировал, закатывал в экстазе глаза, это никак не могло послужить причиной, что бы лишать его жизни. Только не для меня. Я не чувствовал голод и желание убивать. На самом деле, в глубинах своей души, я хотел быть хорошим, добрым, великодушным, если не человеком, то кем угодно. Возможно, так и было бы, если бы окружающий мир не сделал меня таким, какой я есть, таким, какой он сам.
Я постучал в дверь. Через несколько секунд я услышал недовольное кряхтение и четыре-пять шагов, перед тем, как дверь открылась изнутри. На пороге стоял пожилой мужчина, которому точно было больше пятидесяти лет, с седой бородой и редкими седыми волосами. На его лице была хорошо различима печать его молодости, которая наверняка была бурной и богатой на события, но отнюдь не такой, на какую наставляют родители своих детей. То что приносило ему удовольствие, радость и заставляло смеяться веселым смехом, также забирало частичку его души. Сейчас же, на исходе своих лет он имел столько заболеваний, что вряд ли сможет и перечислить по причине плохой памяти, зависимости, которые будут с ним до самой смерти, и сожаления о бессмысленно прожитых годах, которое не в силах заглушить алкогольный дурман. Тем не менее, его лицо не вызывало отвращения, оно не было таким, каким бывает у обитателей социального дна, которые жадно глотают грязь и дерьмо, в которых и живут. Он скорее походил на человека, который действительно видел многое, и прошел через то, о чем другие читают в страшных рассказах перед сном. Он обладал той харизмой, которая неизменно привлекала к нему внимание, и в другой ситуация, я с большим удовольствием послушал одну из его баек, приправленную многими выдуманными подробностями. Но сейчас на его лице был только страх. То, над чем смеялся во времена своей атеистической юности, настигло его, так, как иногда ему снилось в ночных кошмарах. Он медленно отходил назад, не сводя с меня остекленевших, наполненных ужасом глаз. Его губы беззвучно произносили одну из тех молитв, которой научила его бабушка в далеком детстве, и слова которой он, казалось, давно забыл. Я сделал шаг вперед и закрыл за собой дверь.
- Тебе нечего боятся, дед, - сказал я ему, - я всего лишь плод твоего воображения.
Он стоял без движений, словно статуя, и ничего не ответил.
- Галлюцинация, - продолжал я, - точно такая же, какую ты видел во время приступов белой горячки. Я ясно выражаюсь?
Дед молча кивнул.
- Отлично, - отлично улыбнулся я, но человек передо мной не оценил этого жеста дружелюбия, а только еще сильнее вжался в стену. - А теперь скажи, где находится умывальник?
Он указал на дверь с левой стороны от меня.
- Включи там свет, - сказал я, - и заходи.
Дед нажал на выключатель рядом с дверью и вошел внутрь. Я последовал за ним.
- Присаживайся, - я указал ему на унитаз, - и не совершай лишних телодвижений, которые могут вызвать мое неудовольствие.
Сам же я подошел к слегка перекошенному, грязному умывальнику, раковина которого была покрыта желтым налетом сомнительного происхождения. Над умывальником висело не менее грязное зеркало, отражение в котором при тусклом свете лампочки было мутным и неясным. Но и этого было достаточно, что бы понять, что привело старика в такой ужас. Я думал, что мой рот был лишь немного измазан кровью, но на самом деле мое лицо было покрыто ею едва ли не полностью. Кое-где даже мои волосы слиплись в клочья, склеенные засохшей кровью. Как же хорошо, подумал я, что я не вышел в таком виде на улицы города. Открыв кран и набрав в ладошки воды, я плеснул ей себе в лицо. Она была холодная, едва ли не ледяная, и мне было приятно чувствовать ее своей кожей. Возле крана, в лужице мутной воды лежал довольно-таки убогий на вид кусок мыло неопределенного цвета. Взяв его, я принялся отмывать свои руки, и в сток полилась грязная, черно-бурая вода. Я тщательно смывал с себя кровь, и чувствовал, что вместе с ней уходят мрачные образы из моей головы, страх и тоска. Пускай они уходят не без остатка, но глядя на свое отражение в зеркале, я чувствовал себя лучше.