Эти два полета дали очень многое: во-первых, Михеев. убедился в правильности своих теоретических расчетов и, во-вторых, понял, что отнесение центра тяжести назад потребует увеличения площади стабилизатора и рулей.
Михеев немедленно принялся за дело. Днём он зубрил теорию и выполнял работу моториста, а по ночам собирал свой самолет. Вначале об этом никто, кроме Полякова, не знал. Но долго держать это в секрете было невозможно, и вскоре все товарищи догадались; что Михеев что-то затевает. Пришлось посвятить их в это дело. А в результате у Михеева появились помощники, и работать стало гораздо легче.
Через месяц машина Михеева была готова. Но не было мотора, его нужно было "найти". Часть за частью приносили товарищи-мотористы обломки старых моторов, выброшенные на "кладбище". Михеев подтачивал старые и изготовлял новые части. Прошел еще месяц, и мотор был собран: "рон", восемьдесят лошадиных сил. Все это время Михеев занимался с Поляковым теорией полета.
И вот настал торжественный день: самолет Михеева, построенный из обломков разбитых машин, был готов!
Он казался Михееву красавцем, но, по правде сказать, был порядочным уродом. Веселые мотористы сразу же прозвали его "верблюдом". И действительно, он чем-то напоминал верблюда. Фюзеляж и крылья были от "моран-Ж", а рули от "моран-парасоля" — значительно большие по размерам. В обеих кабинках, уродливо выдававшихся из фюзеляжа, было поставлено рулевое управление.
?
Как волновался Михеев накануне первой пробы его детища в воздухе! Он все боялся, что допущена какая-нибудь ошибка.
Несколько лет назад севастопольские летчики проделали то же, что и Михеев, то есть переставили сиденье на "моран-Ж". Опыт не удался — летчики разбились. По невыясненной причине самолет перешел в штопор и ударился с огромной силой о землю. Где гарантия, что полет машины Михеева пройдет более удачно?
А время было тревожное: Деникин подходил к Орлу, конница Мамонтова прорвалась в тыл. Школа мобилизовала своих лучших учеников для отправки на фронт. Каждый самолет был на учете, каждый опытный летчик-учитель был нужен республике.
"А мы вот тут занимаемся опытами, которые могут закончиться гибелью такого человека, как Поляков", тревожно думал Михеев.
Он не спал накануне дня пробы: сотни раз осматривал самолет, проверяя его детали, копался в моторе. Рассвет застал его за работой.
Скоро пришли мотористы и вывели самолет в поле. Поляков внимательно, не спеша осмотрел его и заставил мотористов испробовать мотор. Потом приказал принести аэродромного "болвана" — большой мешок с песком, равный весу человека: Поляков не хотел брать с собой пассажира.
"Болвана" торжественно посадили на заднее сиденье. На лице "болвана" — ухарские усики, изображенные углем, а на "плечах" красовались черные орлы на капитанских погонах. Лицо "болвана" выглядело дурашливо и весело. Михеев с отвращением посмотрел на него — так не вязался вид "болвана" с опасностью трудного и сложного испытания.
?
Начались учебные полеты. Летали рано утром, чтобы не отрывать рабочее время у Полякова.
Сначала Иван Климентьевич разрешал Михееву держать ручку управления только в состоянии прямолинейного полета. Он контролировал движения Михеева вторыми рулями, постепенно приучая его водить самолет по прямой, бороться с ударами ветра и выправлять крены. Одновременно он приучал своего учлета читать неузнаваемую сверху земную поверхность. Скоро Михеев стал хорошо разбираться в земных предметах, расположенных в районе аэродрома. Потом началось обучение поворотам в воздухе. Это уже было сложнее.
Надо было, например, при повороте налево не только повернуть нос самолета влево, но и накренить его в левую сторону. Для того чтобы овладеть поворотом, надо было уметь действовать рулями одновременно — координированно, как говорят летчики. Это чувство координации появляется у ученика-летчика не сразу. Но Михеев так горячо желал научиться летать, что легко разрешал эти сложные задачи.
Иван Климентьевич не хвалил его, но и не ругал. Летали спокойно, без всяких приключений. С каждым полетом Михеев приучался к какому-нибудь новому элементу полета. Сначала он отдавал все свое внимание только прямолинейному полету. Потом, делая разворот, уже слышал одновременно звук мотора и следил за отношением самолетного носа к горизонту. Он воспитывал у себя так называемое "раздвоение внимания" между несколькими объектами одновременно.
Во время каждого взлета и посадки Михеев изучал эти сложные части полета; ведя самолет на разбеге перед взлетом, он умел уже четкими неуловимыми движениями рулей выдерживать строго прямолинейное движение. Во время посадки, когда самолет приближался к земле, он научился определять тот момент, когда взятием на себя ручки нужно погасить его скорость, провести несколько метров параллельно земле и мягко посадить. Около пятнадцати полетов было посвящено этой, самой труднейшей части обучения — посадке на землю.