Валя даже поморщилась. Я сделал вид, что непочтительные слова меня не касаются.
Лохматая голова Иванова, украшенная длинными бакенбардами (как же я не заметил этого в прошлый раз?), возникла у верхнего косяка двери.
— Привет, Коленочкин, — сказал Иванов и протиснулся в комнату. — Устроился?
И тут я понял, что Иванов совсем не хочет меня обижать. Что он тоже рад моему приезду. Пока я был чужим, толстячком, встреченным случайно, он испытывал ко мне недоброжелательство, теперь же я стал своим, из своей же команды. А уж если я мал ростом и не произвожу впечатления баскетбольной звезды, это мое личное дело. Главное — чтобы играл хорошо. Хотя притом я понимал: с ним надо быть осторожным, ибо щадить моего самолюбия он не намерен. Ему это и в голову не придет.
— Ты бы, Иванов, мог потише? — спросила Тамара. — Человек с дороги, устроиться не успел, а ты со своими глупыми заявлениями.
— А чего ему устраиваться? — удивился Иванов. Потом посмотрел, склонив голову, на девушек и спросил: — А вы что здесь делаете? Человек с дороги, устал, устроиться не успел…
Тут рассмеялись мы все и почему-то никак не могли остановиться. Так что, когда мои соседи, еще мокрые после купанья, с махровыми полотенцами через плечо, похожие друг на друга, как братья, вошли в комнату, они тоже начали улыбаться.
— Знакомьтесь, мальчики, — сказала Тамара. — Наш новый центровой, Коленкин. Андрей Захарович сегодня рассказывал.
Баскетболисты оказались людьми деликатными и ничем не выдали своего разочарования или удивления. А может быть, тренер их предупредил. Они по очереди протянули мне свои лопаты, аккуратно повесили махровые полотенца на спинки своих удлиненных кроватей, и в комнате стало так тесно, что у меня возникло неловкое чувство — сейчас кто-то из них на меня наступит.
— Ну что, обедать пора? — спросила вдруг Валя.
— Точно, — сказала Тамара. — Я чувствую, что чего-то хочу, а оказывается, я голодная.
И девушки упорхнули, если можно употребить это слово по отношению к ним.
Обедать я пошел вместе с соседями. Я шел между ними и старался привыкнуть к мысли, что по крайней мере несколько дней я буду вынужден смотреть на людей снизу вверх.
— Ты раньше где играл? — спросил меня Коля (я еще не научился их с Толей различать).
— Так, понемножку, — туманно ответил я.
— Ага, — согласился Коля. — А я из «Труда» перешел. Здесь больше возможностей для роста. Все-таки первая группа.
— Правильно, — согласился я.
— И в институт поступаю. А ты учишься или работаешь?
— Работаю.
У ребят явно перед глазами висела пелена. Психологический заслон. Они смотрели на меня и, по-моему, меня не видели. Рядом с ними шел маленький, лысеющий, с брюшком сорокалетний мужчина, годящийся им в отцы, а они разговаривали со мной, как с коллегой Герой Коленкиным из их команды, а потому, очевидно, неплохим парнем, с которым надо будет играть. И вдруг все мое предыдущее существование, налаженное и будничное, отошло в прошлое, испарилось. И я тоже начал себя чувствовать Герой Коленкиным, и особенно после того, как за обедом ко мне подошел Андрей Захарович, передал сумку, сказал, что там форма и кеды, мой размер.
Андрей Захарович с семьей обедал вместе с нами, за соседним столиком. Его сын смотрел на меня с уважением, потому что слышал, наверно, от отца, что я талант, что внешность обманчива. Мальчику было лет семь, но он старался вести себя, как настоящий спортсмен, и тренировочный костюм на нем был аккуратно сшит и подогнан. Зато жена Андрея Захаровича, худая усталая женщина с темными кругами вокруг желтых настойчивых, глаз, смотрела на меня с осуждением, ибо, наверно, привыкла вмешиваться в дела и решения добродушного мужа и это его решение не одобряла.
— Ну, мальчики-девочки, — сказал весело Андрей Захарович, — отдохнете полчасика и пойдем покидаем.
Он извлек из кармана блокнот и стал писать в нем. Я глубоко уверен, что вынимание блокнота относилось к области условных рефлексов. Именно с блокнотом к тренеру приходила уверенность в своих силах.
Меня представили массажисту, врачу, хрупкой девочке — тренеру женской команды и еще одному человеку, который оказался не то бухгалтером, не то представителем Центрального совета. Он осмотрел меня с ног до головы и остался недоволен.
В комнате Коля и Толя лежали на кроватях и переваривали пищу. Было жарко, томно, как бывает в летний день под вечер, когда все замирает, лишь жужжат мухи. Не хотелось мне идти ни на какую тренировку, не хотелось кидать мяч. Я сбросил ботинки и повалился на койку, моля бога, чтобы строгая жена отправила Андрея Захаровича в магазин… И тут же проснулся, потому что Андрей Захарович стоял в дверях и говорил укоризненно: