Капустин почесал за ухом, подошел к окну. У коновязи уныло жевала сено лошадь, а нахальная ворона сидела у нее на спине и теребила шерсть.
Опять надо кого-то искать, если Валеева не уговорить, а уговаривали его уже три раза остаться на заводе. Теперь вроде уж язык не поворачивается.
Пожалуй, каждый день шли все новые и новые бумаги и распоряжения из Совнаркома: создать то, утвердить другое. Иногда сами вдруг хватались за голову. Биржу труда надо. Отдел труда в горсовете. Безработных полно. А кого туда посадить? Изворотливого чиновника? Он дело назубок знает, но он такого по злости накрутит, потом десятеро не разберутся. Искали своего, кто под рукой, кто понадежнее. А у своего рабочего человека грамота «аза не видел в глаза». Но он свою линию знает. И Андрей Валеев какой грамотей! Тяжело ему.
— «Не стану, не стану»! — заговорил Капустин. — Ты вот не будешь, другой откажется. Ну, так для чего мы тогда власть в свои руки брали?! Чтобы обратно ее отдать: зря, мол, не подумавши, взяли, так, что ли?
Валеев махнул рукой.
— Что ты мне, как дитю, объясняешь? Знаю.
Видно, в затруднении был Капустин. На деле-то как там управляться? Хорошо, что пришел Лалетин. Валеев сразу вскочил — и к нему.
— Ну-ну, разревелся. Ох, разревелся, — с неожиданной насмешкой начал Василий Иванович. — Вижу, вижу, что ты не золото и я не золото. И тебя бы освободил и себе бы облегчение сделал. А пока нельзя. Работай, пока не отпустили. Некем, значит, заменить. Чем плакать, возьми-ка свои бумаги и сядь к Куварзину. Он недавно во всех банковских делах уразумел, что к чему, тебе растолкует, — и подтолкнул Валеева к бывшему молотобойцу из мастерских, а ныне комиссару финансов Ивану Никандровичу Куварзину.
Валеев послушался, сел к Куварзину.
«Да, не просто на заводе-то комиссарить, не просто, — думал Филипп. — У меня вон комиссарство боком вышло, только ногу себе просадил».
Когда Филипп в следующий раз подошел к Капустину, около него сидел широколицый старик в касторовом пальто и новых галошах. Владелец самого крупного магазина готового платья, гостиничных номеров и ресторана «Эрмитаж» Чукалов. Поглаживая край стола морщинистой рукой, он с безнадежностью в голосе говорил:
— Знаете, по правилу борцов, когда противник лег на лопатки, его уже не бьют. Победитель ясен. Вы уже забрали у меня ресторан, в номерах живут комиссары. Остается у меня магазин. Один ваш товарищ, матрос такой с буйным волосом, сказал: всех буржуев укокошим. И он укокошит. Я буржуй, по вашему понятию, но я ведь человек, причем старый человек. Закат у меня недалеко. Я знаю, все мы по одному разу живем. Только молодые это не замечают. А я вижу: один раз живем. Я тоже скоро буду едой для червей. И чтоб не предаться этому раньше положенного, чтобы меня не укокошили, я решил: зачем мне ресторан, магазин? Буду держаться за них, сопротивляться — не дом, а домовина станет ждать меня.
Капустин усмехнулся.
— Почему? Мы не собираемся уничтожать физически.
— Нет, разрешите я доскажу, — поднял Чукалов ладонь. — Я просто решил сдать свой магазин вашей коллегии городского самоуправления, а сам уйду. Уйду туда, где мой дед пни корчевал и пахал землю. Буду пчел разводить, огурцы сажать. Ведь можно так?
Капустин, будто утираясь, провел ладонью по усталому лицу.
— А вы поработайте у нас. Вроде управляющего.
— Искушение. Кровное мое. Нет, искушение. Не могу. Я отдам лучше.
— А это искренне, это не подвох?..
— Ну что вы. Я совершенно откровенно… Честное слово.
— Что ж.
Чукалов, старомодно поклонившись, надел шапку и, повизгивая галошами, вышел. Капустин встал:
— Слышал, Филипп? Влезь вот ему в душу. Кто он — старая лиса или праведник? А?
— Поди, золотишко подспрятал, — сказал Филипп.
Капустин задумчиво похрустел пальцами.
— И верить вроде надо бы, и верить ему я не могу. Сходите-ка с Гырдымовым.
Старик Чукалов сам с охотой открывал зеркальные двери полупустого магазина, выдвигал ящики кассы.
— Вот, пожалуйста.
— Уйдешь, значит, пчелок станешь разводить? — спрашивал Гырдымов, осматривая лепной потолок, ища какую-нибудь потайную дверь.
— А вы подумайте, молодые люди, — пристально заглядывая в лица, говорил Чукалов все про то же, — что может быть лучше жизни? Дышать, видеть, как снег падает, трава топорщится! Что может быть лучше!
— Несет всякую ерунду. Будто до этого травы не видал, — покосился Филипп на Чукалова. — Ну-ну, смотри на травку, а нам недосуг.