— Вот что туточка тетка Матрена написала, — и каким-то старушечьим голосом пропел:
Последние слова потонули в хохоте. И вправду туговато было тем, кто сдал коров, с молоком все время случались какие-то неувязки, ждали бабы с бидончиками у скотного двора по часу, а то и по два. А Матрену какую-то Макин приплел. Не было такой в Лубяне.
Зотов сидел за столом хмурый, мерил авторучкой скатерть. На скулах ходили валы. Побаивался за него Степан: вдруг сорвется. Андрей Макарович и тот не выдержал, вскочил, брякнул стеклянной пробкой о графин и пригрозил Егору:
— Ну-ка, Макин, ты серьезный разговор в смешки не превращай. План перспективный обсуждаем, а ты…
— А я чо, — огрызнулся Макин, — я так. Смотрю, все молчат, дай, думаю, выскажусь.
Ждали, что ответит Зотов. Разнесет Егора в пух и прах. Но Кирилл Федорович вроде даже и не рассердился:
— Значит, посулами считаешь, Егор Данилович? Дай-ка мне твое сочинение, я поберегу.
И отчество где-то узнал. Так-то Егора никто никогда не величал.
Макин передал свою писанину.
— Да я, коли так, вам целую плетюху насочиняю.
И вправду Егору Макину так понравилось выступать, что на другое собрание он принес новую частушку и спел про то, что не верит в затею директора провести водопровод. И вроде бы опять это тетка Матрена сочинила.
Тут даже бывший друг Егора Афоня Манухин не выдержал, вскочил:
— Чо ты, Егор, зубоскалишь? Будто сам против того, чтобы и водопровод был, и Дом культуры? Неуж против?
— А чо против? Я потом с гармонью приду, петь стану.
Зотов опять руку протянул. И спокойно сказал:
— Дай-ка, Егор Данилыч, стихи. Уговор дороже денег. Обещал ты мне бесплатно передавать свое творчество.
Начал строительство директор с новой конторы. Каменное светлое здание заворотил. Пол линолеумом затянули, плевательницы в углах поставили. К ним Зотов курильщиков подводил:
— Вот тот окурок, который ты на пол бросил да сапогом растер, подбери и брось сюда.
К порядку приучал.
Из-за конторы много разговоров было: не с дела, а с кабинетов начинает. Даже начальство из райцентра осуждало Кирилла Федоровича.
— У нас в райисполкоме, пожалуй, похуже будет помещение, — буравя Зотова острыми глазками, говорил управляющий районным банком Леон Васильевич Редькин, свой же, лубянский человек. — Зря я тебе на это кредит дал. Жалобы поступают.
— Эх, ексель-моксель, да, Леон Василич, если бы мы в прокуренной избушке на курьих ножках остались, я бы себя уважать перестал. Дисциплина с чего начинается? С порядка. Вот порядок кое-какой теперь есть. У специалистов сносные условия, у сельсовета. С людьми можно по-человечески поговорить, наглядную агитацию развернуть.
Молод, но крут был Зотов. Не единожды размягченного водкой Макина выставлял из конторы.
— Проспись!
— Да ведь, Кирилло Федорович, коль пьян да умен…
— Проспись, — и Зотов решительно шел на Макина.
Тот, стараясь сохранить степенность, все-таки торопился к лестнице. Бывало, и коленом подталкивал директор иного бузотера. Нет, не компанейским он был человеком в такие минуты.
А обещание насчет коров он сдержал: помог купить всем, кто хотел снова завести их. Женщины после этого Зотовым нарадоваться не могли: понимающий человек! Видано ли дело, в деревне без своей-то коровки.
Скважину действительно пробурили и водопровод общими силами проложили вдоль Лубяны. Теперь особенно дурным да обидным показалось Степану, как при Гене-футболисте возил он воду с реки в цистерне и сливал ее в колодец.
Забыл Степан об отъезде. Сергею написал, чтоб передал Шуре-нижнему извинения за такой обман, но не поедет он на завод, а останется дома, в своей Лубяне. О Зотове начали говорить любовнее. Окончательно все лубянцы приняли его обещания на веру, когда он сам с инженером-электриком оживил касаткинскую электростанцию. Зажглись лампочки, радости было, конечно, не столько, как при ее первом пуске, но потеплело на душе. Теперь-то эта электростанция редко включается, потому что давно присоединился совхоз к государственной линии, но тогда это было еще одной хорошей приметой.
Зимой поднял Зотов всех мужиков на заготовку столбов. Степан работал на новом тракторе, бревна трелевал. Директор временами сам вместе с мужиками столбы ставил.
Геня-футболист стороной обходил, когда грудился народ, а этот лез в гущу. Геня на работу являлся к девяти по старой городской привычке и уходил в шесть, а этот уже в пять утра объедет все фермы, узнает, где какие дела, кормов добудет.